Должен сразу же признаться: сначала мне отнюдь не понравилась идея этой книги. Она противоречила всем моим представлениям о законченности литературного произведения. Если повесть закончена, она закончена совсем и навсегда. Ни убавить, ни прибавить. Ни переписать, ни тем более дописать. Как куриное яйцо. Нельзя «продолжить» или «развить» куриное яйцо, в лучшем случае его можно только повторить. Но какой смысл повторять даже самое великое из литературных произведений? Да, скажете вы, однако куриное яйцо можно, например, сварить или поджарить. Да, отвечу вам я, однако яичница или «яйко в шклянце» уже не есть собственно яйцо. Теперь, когда этот сборник лежит передо мною, уже готовый и прочитанный, я нисколько не жалею о своей уступчивости. Эксперимент удался. Миры, выдуманные Стругацкими, получили продолжение, лишний раз этим доказав, между прочим, своё право на независимое от своих авторов существование.
Борис Натанович СтругацкийСвязанные темы
авторы великое есть законченность идея как книга лучшее мир мое повесть право представления продолжение произведение произведения прочие раз сборник свое свои своя случай смысл существование темы уступчивость эксперимент эта этот яичница яйцоПохожие цитаты
Некоторые истории будоражат мой мозг. Я слышал про японский сухогруз, который был затоплен в Токийском заливе во время Второй мировой. Долгое время он лежал на дне с огромной дырой в корпусе, а гигантская команда инженеров билась над тем, как поднять его на поверхность. И тут один из них сказал: это же элементарно. И он рассказал, что в детстве обожал мультфильм про Дональда Дака, и там тоже был корабль с дырой в борту, лежащий на дне моря. Но Дональд Дак забил трюм этого корабля шариками от пинг-понга, и корабль всплыл. Единственное, что беспокоило того парня, - где в Токио раздобыть двадцать миллионов шариков для пинг-понга. Все стали смеяться над ним, но кто-то из руководства группы сказал: а почему бы не попробовать? И они забили трюм этого корабля шариками, и корабль всплыл. Эта история, как мне кажется, лучшее напоминание о том, что нужно всегда оставаться при своем мнении, как бы к этому ни относились вокруг.
Том Уэйтс
Валентина Матвиенко меня волнует меньше, потому что это очень простое явление. Она такая Елена Батурина, которая искренне убеждена, что Венеция - говно, где каналы воняют, домишки старые, и, конечно, нужно всю эту рухлядь снести и заменить монолитным железобетоном. Ведь снаружи всё то же самое будет, даже лучше! Она не понимает, что такое история. Она не понимает, что в старых вещах есть смысл. Старые туфли ведь выбрасывают, не так ли?
Но проблема, повторяю, не в ней. Да я бы Матвиенко в задницу целовал, если бы она одна такой была, а все вокруг про Питер понимали. Когда я читаю интервью Вуди Аллена, который говорит, что Петербург - один из самых потрясающих городов мира, и что это – одна из мировых жемчужин, но что это понимает он, а не жители Петербурга, я плачу. Я читал его интервью в «Ведомостях» и рыдал: Вуди Аллен это понимает, я понимаю, а этого не понимает не Матвиенко какая-то (да и бог совсем с ней), а сами петербуржцы.
Дмитрий Павлович Губин
Вчера я был в Ипатьевском монастыре .
Обведённая венцом снегов, раскрашенная кармином и лазурью, легла на задымлённое небо севера, как пёстрый бабий платок, расписанный русскими цветами.
Линии непышных её куполов были целомудренны, голубые её пристроечки были пузаты, и узорчатые переплёты окон блестели на солнце ненужным блеском.
В пустынной этой церкви я обошёл древние иконы, весь этот склеп и тлен безжалостной святыни.
Угодники - бесноватые нагие мужики с истлевшими бёдрами - корчились на ободранных стенах, и рядом с ними была написана российская богородица: худая баба, с раздвинутыми коленями и волочащимися грудями, похожими на две лишние зелёные руки.
Древние иконы окружили беспечное моё сердце холодом мертвенных своих страстей, и я едва спасся от них, от гробовых этих угодников.
Их бог лежал в церкви, закостеневший и начищенный, как мертвец, уже обмытый в своём дому, но оставленный без погребения.
Исаак Эммануилович Бабель
72. Этот организм, этот человек, он своё право завоюет. Ему придется отказаться от чужого и мертвого. Он не будет кушать, он не будет одеваться и в доме жить. Его природа примет как такового, он окружит себя азотом. Это будет воздух, это будет вода. Самое главное, будет во всем земля. Они как любимые неумирающие друзья этому живому телу помогут. Своими силами всё это сделает в ней. Сна никакого, а жизнь вечного характера. Паршек имя своё займет бессмертного человека, место своё облюбованное для жизни займет. И скажет всем нам о приходе его в люди со своим телом. Тело этого человека признается. И будут они громко кричать его славу в этом деле. Он то, что надо, от природы получит. Он естеством окружит себя без всякой техники, без всякого искусства он останется, и не будет никакой химии. Что скажет, то будет делаться. Мы все сами этого вот добьемся. Человек этими силами сам окружит себя. У него не будет никакой тюрьмы, никакой больницы.
Иванов, Порфирий Корнеевич
Смотрели ли вы хоть раз по-настоящему кому-нибудь в глаза? Что происходит в этом случае?
В большинстве своем мы опасаемся смотреть прямо в глаза другому человеку; и люди сами не хотят, чтобы мы глядели на них таким образом, потому что их это пугает. Никто не хочет раскрыть себя; мы всегда держимся настороже; мы укрыты под различными слоями горя, страдания, желания, надежды; так что есть очень немного людей, способных смотреть вам прямо в глаза и улыбаться.
А улыбаться, быть счастливым, – очень важно; видите ли, без песни в сердце жизнь человека становится весьма тусклой. Можно ходить от одного храма к другому, от одного мужа или жены к другому мужу или к другой жене, можно найти какого-то нового учителя или гуру; однако при отсутствии этой внутренней радости жизнь имеет весьма мало смысла. И отыскать эту внутреннюю радость нелегко, потому что большинство из нас ощущает только поверхностное недовольство.
Подумайте об этом.
Джидду Кришнамурти
