Цитаты на тему «Рассказ» - страница 4
Вызывает добрую улыбку: тот, у кого острый язык; тот, кто мастер изображать других; кто, попав в компанию, сразу становится своим человеком; кто умеет удачно ответить; кто понимает без слов; кто умеет подать рассказ в новом свете; кто одним невзначай сказанным словом заставляет умолкнуть спорящих.
Чэнь Гао-Мо
У меня же родилось сочинение Attalea princeps, Концерт для скрипки с оркестром, Композиция 82 (2000). Навеяно оно одноимённым рассказом Всеволода Гаршина.
По сути, это антибетховенская концепция (если брать за собирательный образ Пятую симфонию). Движение, стремление, борьба и даже преодоление чего-то оказывается бессмысленным и приводит отнюдь не к победе, а к некоей душевной прострации. Интровертность скрипки – глас вопиющего в пустыне. Конкретнее: противостояние скрипки (пальмы, художника, личности etc.) оркестру (директор оранжереи, действительность, общество etc.), при неконтактности и антагонизме этих двух субстанций.
Всеволод Михайлович Гаршин
По первому впечатлению рассказ г. Александра Грина легко принять за рассказ Эдгара По. Так же, как По, Грин охотно даёт своим рассказам особую ирреальную обстановку, вне времени и пространства, сочиняя необычные вненациональные собственные имена; так же, как у По, эта мистическая атмосфера замысла соединяется здесь с отчётливой и скрупулёзной реальностью описаний предметного мира.
Грин - незаурядная фигура в нашей беллетристике; то, что он мало оценен, коренится в известной степени в его недостатках . Грин всё-таки не подражатель Эдгара По, не усвоитель трафарета, даже не стилизатор; он самостоятелен более, чем многие пишущие заурядные реалистические рассказы, литературные источники которых лишь более расплывчаты и потому менее очевидны... Грин был бы Грином, если бы и не было Эдгара По.
Александр Грин
Книгу два года не печатали, ее не печатали до перестройки. До Горбачева. «После вашей книги никто не пойдет воевать, – учил меня цензор. – Ваша война страшная. Почему у вас нет героев?» Героев я не искала. Я писала историю через рассказ никем не замеченного ее свидетеля и участника. Его никто никогда не расспрашивал. Что думают люди, просто люди о великих идеях мы не знаем. Сразу после войны человек бы рассказал одну войну, через десятки лет другую, конечно, у него что-то меняется, потому что он складывает в воспоминания всю свою жизнь. Всего себя. То, как он жил эти годы, что читал, видел, кого встретил. Во что верит. Наконец, счастлив он или не счастлив. Документы – живые существа, они меняются вместе с нами ...
Светлана Александровна Алексиевич
― Как мне приходилось писать? Есть у меня такой рассказ ― «Фурсик». Как я его писал? Я служил тогда матросом. Стояли мы в Англии. Зашёл как-то я в английский кабачок ― смокинг-рум, сел за стол, там и написал рассказ о русской лошади. Я никогда не старался работать регулярно, так, как работал, например, Алексей Толстой, который каждый день непременно писал свои две страницы на машинке. Каждый день я, конечно, не пишу. Но иногда меня, бывало, захватывало, и я писал с увлечением, с волнением и подолгу.
― Значит, писание для вас было всегда делом естественным и приятным?
― Да, и оно особенно связано с тем, когда я был здоров и счастлив. Тогда у меня получалось хорошо, как помнится.
Иван Сергеевич Соколов-Микитов
Сказки Андерсена [с 1840 г.] величиной с орех, но в них заключается целый мир. Теперь, после того как Андерсен, часто невольно, отходил от жанра романа, драмы, философского рассказа лишь для того, чтобы дать всем этим подавляемым росткам пробиться, как дубу сквозь утёс, на другом месте, теперь у него, боже помоги мне, и драма, и роман, и его философия наличествуют в сказке. То, что это больше не сказка, - само собой разумеется. Это нечто андерсеновское и совершенно не подходящее к литературной аптеке... это нечто, не имеющее границ ни сверху, ни снизу, следовательно, и по своей форме... Но вся эта стихийность и то, что все формы и весь мир трагического, комического, лирического, эпического, песни, проповеди, шутки, всё живое и безжизненное сливаются здесь воедино, как в раю, заставляют трепетать в ожидании его следующей работы.
Бьёрнстьерне Бьёрнсон
... я вас поздравляю с прекрасным рассказом [«По прямой»] и поздравляю New Yorker с тем, что они наконец-то напечатали по-настоящему глубокое и общезначимое произведение. Как вы уже наверняка обнаружили и сами, большинство их публикаций имеют своим предметом радости и горести верхнего слоя среднего класса. До вашего появления у них вряд ли можно было найти что-то про людей, которые, скажем, даже не являются постоянными читателями New Yorker.
Курт Воннегут
Грин был суровый сказочник и поэт морских лагун и портов. Его рассказы вызывают лёгкое головокружение, как запах раздавленных цветов и свежие, печальные ветры.
Грин провёл почти всю жизнь в ночлежных домах, в грошовом и непосильном труде . Он был матросом, грузчиком, нищим, банщиком, золотоискателем, но прежде всего - неудачником.
Взгляд его остался наивен и чист, как у мечтательного мальчика. Он не замечал окружающего и жил на облачных, весёлых берегах.
Только в последние годы перед смертью в словах и рассказах Грина появились первые намеки на приближение его к нашей действительности.
Романтика Грина была проста, весела, блестяща. Она возбуждала в людях желание разнообразной жизни, полной риска и «чувства высокого», жизни, свойственной исследователям, мореплавателям и путешественникам. Она вызывала упрямую потребность увидеть и узнать весь земной шар, а это желание было благородным и прекрасным.
Александр Грин
У меня же родилось сочинение Attalea princeps, Концерт для скрипки с оркестром, Композиция 82 (2000). Навеяно оно одноимённым рассказом Всеволода Гаршина.
По сути, это антибетховенская концепция (если брать за собирательный образ Пятую симфонию). Движение, стремление, борьба и даже преодоление чего-то оказывается бессмысленным и приводит отнюдь не к победе, а к некоей душевной прострации. Интровертность скрипки – глас вопиющего в пустыне. Конкретнее: противостояние скрипки (пальмы, художника, личности etc.) оркестру (директор оранжереи, действительность, общество etc.), при неконтактности и антагонизме этих двух субстанций.
Виктор Алексеевич Екимовский
Истинно французский юмор Жерара Клейна окрашивает в особый цвет рассказ «Уведомление директорам зоопарков». Автор откровенно высмеивает стереотипные западные утверждения о том, что всякий внеземной разум, пусть даже и высший, должен быть непременно агрессивным, стремящимся к захвату и колонизации Земли.
Пусть напыщенные носители человеческого разума, порабощающие ради своих империалистических интересов людей разных стран и рас, узнают себя в «пришельцах с другой планеты», которых автор не случайно поместил за решёткой зоопарка.
Закрывая сборник произведении Жерара Клейна, убеждаешься, что ироничное перо французского фантаста не только разоблачает, но и учит, убеждает, вселяет веру в светлое будущее человечества.
Александр Петрович Казанцев
Когда они проходили соборную площадь, чтобы пройти в ресторан Джотто, посещаемый духовенством, они встретили старого графа Гидетти, нарумяненного, в парике, шедшего почти опираясь на двух молоденьких девушек скромного, почти степенного вида. Ваня вспомнил рассказы про этого полуразвалившегося старика, про его так называемых «племянниц», про возбужденья, которых требовали притупленные чувства этого старого развратника с мертвенным накрашенным лицом и блиставшими УМОМ и остроумием живыми глазами; он вспомнил его разговоры, где из шамкающего рта вылетали парадоксы, остроты и рассказы, все более и более теряющиеся в наше время, и ему слышался голос Джузеппе, говоривший: «Да, если у кого и шесть и четыре пальца, так Господь Бог же наделил его такими ногами и ходить ему нужно, как и другим».
Михаил Алексеевич Кузмин
... прекрасная беллетрическая повесть - вот и всё. Много верного и истинного в положении, прекрасный рассказ, нет никакой глубокости, мало чувства, много чувствительности, ещё больше блеску. Только Сафьев - ложное лицо. А впрочем, славная вещь, бог с нею! Лерм. думает так же. Хоть и салонный человек, а его не надуешь...
Владимир Александрович Соллогуб
Москва 30-х годов была городом страшным. Изобилие НЭПа - было ли это? Пузыри или вода целебного течения - всё равно - исчезло.
Зощенко был создателем новой формы, совершенно нового мышления в литературе (тот же подвиг, что и Пикассо, снявшего трёхмерную перспективу), показавшим новые возможности слова. Зощенко трудно переводить. Его рассказы не переводимы, как стихи.
Варлам Тихонович Шаламов
