Цитаты на тему «Блеск» - страница 4
Для поэта жемчужина - слеза моря, для восточных народов - окаменевшая капля росы; для женщин - драгоценный овальной формы камень с перламутровым блеском, который они носят, как украшение; для химика - соединение фосфорокислых солей с углекислым калием, и, наконец, для натуралиста - просто болезненный нарост, представляющий собою шаровидные наплывы перламутра внутри мягкой ткани мантии.
«20 000 лье под водой».
Жюль Габриэль Верн
Когда увядает красота лица, потухает блеск глаз, а со старостью приходят морщинки или оставляют свои следы и рубцы болезни, горе, заботы, любовь верного мужа должна оставаться такой же глубокой и искренней, как и раньше. Нет на земле мерок, способных измерить глубину любви Христа к Его Церкви, и ни один смертный не может любить с такой же глубиной, но всё же каждый муж обязан это сделать в той степени, в какой эту любовь можно повторить на земле. Ни одна жертва не покажется ему слишком большой ради его любимой.
Иоанн Златоуст
Я обругал родную мать.
Спустил хозяйские опалы.
И приходилось удирать
От взбешенного принципала.
Полураздетый, я заснул,
Голодный, злой, в абруцкой чаще.
И молний блеск, и бури гул,
Но сердцу стало как-то слаще.
И долго, шалый, по горам
Скакал и прыгал я, как серна.
Но, признаюсь, по вечерам
На сердце становилось скверно.
С холодных и сырых вершин
Спущусь ли в отчую долину?
Отдаст ли розгам блудный сын
Свою озябнувшую спину?
Нет. Забывая эту ширь,
Где облака бегут так низко,
Стучись, смиренный, в монастырь
Странноприимного Франциска.
Василий Алексеевич Комаровский
... первая поэма бывает всегда слаба, хотя бы, например, «Хаджи Абрек» Лермонтова. Кто нынче не помнит, что Лермонтов тоже начал своё поэтическое поприще большою поэмою, да такою большою, что она могла быть напечатана в «Библиотеке для чтения» только в сокращении, с пропуском главнейших длиннот и страшнейших картин! Тщетно уговаривали мы даровитого Лермонтова не печатать своей первой поэмы, уверяя юного поэта, что сжегши эту поэму и погодя немножко, он напишет что-нибудь истинно-достойное внимания публики . Но юный поэт не отставал: он был уверен, что этот «Абрек» доставит ему бессмертие, и, чтобы удовлетворить эту невинную мечту неопытности, лучшие места «Абрека» были напечатаны. Вскоре сам он убедился в основательности советов, полученных при этом случае, и более не вспоминал об «Абреке», так же как никто из ценителей удивительного таланта, который развился в нём впоследствии с таким блеском, через постепенное усовершенствование.
Михаил Юрьевич Лермонтов
Вчера я был в Ипатьевском монастыре .
Обведённая венцом снегов, раскрашенная кармином и лазурью, легла на задымлённое небо севера, как пёстрый бабий платок, расписанный русскими цветами.
Линии непышных её куполов были целомудренны, голубые её пристроечки были пузаты, и узорчатые переплёты окон блестели на солнце ненужным блеском.
В пустынной этой церкви я обошёл древние иконы, весь этот склеп и тлен безжалостной святыни.
Угодники - бесноватые нагие мужики с истлевшими бёдрами - корчились на ободранных стенах, и рядом с ними была написана российская богородица: худая баба, с раздвинутыми коленями и волочащимися грудями, похожими на две лишние зелёные руки.
Древние иконы окружили беспечное моё сердце холодом мертвенных своих страстей, и я едва спасся от них, от гробовых этих угодников.
Их бог лежал в церкви, закостеневший и начищенный, как мертвец, уже обмытый в своём дому, но оставленный без погребения.
Исаак Эммануилович Бабель
Рифм написал я семь томов
Для Джона Меррея столбцов .
Страсть воспевал я вдохновенно,
(Что нынче петь несовременно),
Кровосмешение, разврат
И прочих развлечений ряд,
На сценах услаждавших взгляды
И персов, и сынов Эллады.
Да, романтичен был мой стих,
И пылок, по словам других.
Чистосердечно иль притворно,
Но многие твердят упорно,
Что в подражаньях древним, - им
Стиль классиков невыносим.
Но я к нему давно привычен, -
И, - как-никак, - теперь классичен,
Но промах я уразумел
И, чтоб исправиться, запел
О деле более достойном -
Подобном славным, древним войнам.
Слагал я песни, как Нерон .
Я пел и что ж?.. Скажу без лести
Великой вдруг добился чести:
Четыре первые стиха
(Хотя они не без греха)
Наметили для переводов
Четырнадцать чужих народов!
Так меркнет блеск семи томов
Пред славой четырёх стихов...
Джордж Гордон Байрон
Я же нагнулся в лорнеточный блеск Зинаиды «Прекрасной» и взял пахнущую туберозою ручку под синими блёсками спрятанных глаз; удлинённое личико, коль глядеть сбоку; и маленькое ― с фасу: от вздёрга под нос подбородка; совсем неправильный нос.
Дмитрий Сергеич ― оранжерейный, утончённый «попик», воздвигший молеленку среди духов туберозы, гаванских сигар; видом ― постник: всос щёк, строго-выпуклые, водянистые очи; душою ― чиновник, а духом ― капризник и чувственник; субъективист ― до мизинца; кричал он об общине, а падал в обмороки от звонков, проносясь в кабинет, ― от поклонников, сбывши их Гиппиус; отпрепарировав, взяв за ручку, их Гиппиус вела в кабинетище...
Андрей Белый
Мои мистические дали
Смычком взвивались заливным,
Смычком плаксивым и родным -
Смычком профессора Гржимали:
Он под Васильем Ильичом
(Расставив ноги калачом), -
Который, -
- чаля из эонов
На шар земной, - объятый тьмой,
Рукою твёрдой на тромбонах
Плывет назад - в Москву, домой:
Слетит, в телодвиженье хитром
Вдруг очутившись над пюпитром,
Поставит точку: оборвёт,
Сопит и капли пота льёт,
И повернувшись к первой скрипке,
Жмёт руки и дарит улыбки,
Главой склоняясь в первый ряд,
Где на фарфоровые плечи,
Переливаясь, бросят взгляд,
Все электрические свечи;
Задушен фраком, толст и розов,
Ладонью хлопнув в переплеск,
Бросаясь лысиной, - Морозов
Надуто лопается в блеск!
Андрей Белый
... насколько же трогательней эта опочивальня целого столетия, это последнее пристанище замечательного поколения! Вот они лежат перед вами в темно-коричневых простых гробах, без мишурного блеска, без позументов. Их скромным заслугам, их непритязательным добродетелям, их превосходному нраву не воздаётся хвала на мраморных досках, но какой же человек, ежели он хоть мало-мальски чувствителен, не умилится, когда старый сторож погребка - этот служитель здешних катакомб, этот кистер подземной церкви - поставит свечи на гробы, когда осветятся благородные имена великих усопших. Подобно властителям царств, они не нуждаются в перечислении титулов и фамилий; их имена просто написаны крупными буквами на их гробницах. Кто не умилится, услышав: здесь покоится благородный Ниренштейнец, 1718 года рождения, здесь.
Вильгельм Гауф
Я подхожу к газетному киоску,
Где продаёт журналы Эдисон.
Лишённый суетного блеска, лоска
И ореола славы ― это он.
В очках, степенно-лысо-седовласый,
Считает ловко денежный металл.
С него достаточно!.. Он не сдавался.
Изобретал. Всю жизнь изобретал.
От электрических автомобилей
До безбензинных автокатеров.
Не обладая пробивною силой,
Устал и заболел, а был здоров.
Прямолинейно действовал, как гений,
Пытаясь двинуть технику вперёд.
Вкусив глухую горечь огорчений,
Газеты и журналы продаёт.
Николай Иванович Глазков
Нары. На табурете аккуратная стопка книг. Сверху «Цыганские романсеро» Федерико Лорки на испанском языке. Здесь под Москвой живут испанские солдаты. Они мстят под Волоколамском за своего Лорку, за Мадрид. Смелые, веселые люди. Черные глаза, черные вьющиеся волосы, до блеска начищенные сапоги...
Далеко Мадрид. Они молча вспоминают расстрелянных жен, голодных детей в лачугах Бильбао. Рвутся в бой, мстят за своих детей, мстят за своего Лорку. Весенняя русская ночь. Из окон несется звук гитар и пение непонятной, но родной песни.
Семён Петрович Гудзенко
Его поэзия блистательна и холодна. Должно быть, это самые блистательные и самые «ледяные» русские стихи. «Парнас» Брюсова - перед ним детский лепет. Но, как в голосе и улыбке Комаровского, и в этом блеске что-то деревянное. И что-то неприятно одуряющее, как в этой комнате, слишком натопленной, слишком освещенной, слишком заставленной цветами.
...Мы слушаем стихи, пьём токайское, о чем-то разговариваем. Наконец, прощаемся. Как приятно вдохнуть полной грудью после благовонной духоты этого дома. Духоты и еще чего-то веющего там - среди смирнских ковров и севрских ваз...
Подморозило. Небо посинело перед рассветом. Через полчаса подадут поезд. Ох, - скорее бы в кровать, после бессонной странной ночи.
Это 1914 год, февраль или март. Комаровский говорил о своих планах на осень. Доктора надеются... Если не будет припадка... Поездка в Италию...
Он развернул газету, прочел, что война объявлена, и упал. Сначала думали - обморок. Нет, оказалось, не обморок, а смерть.
Василий Алексеевич Комаровский
