Цитаты на тему «Ним» - страница 31
Славить - созерцать престолы Божии перед открытым небом. Правильно славить - созерцать славу Божию. Вот истинный, мистический и тайнозрительный смысл православной веры. Святые отцы (к которым восходит истинное православие) односложно понимали исповедание восточной церкви как видение славы Божией. Пресвятая наша Госпожа созерцала славу Божию на Своем Сыне, пришедшем из Царства небесного. Духовным оком Царица видела сонм ангелов, ходящих с Ним, Его нетленное нездешнее величие.
Иоанн (Береславский)
Люблю идти в гущу народа, проводить время вместе с ним. Интересуюсь, как живут и работают жители нашей страны, забочусь о них, задушевно с ними беседую, разделяю с ними горе и радость - вот что для меня самое плодотворное и отрадное дело. И еще - я люблю чтение и музыку. Книга и музыка - это «пища» для нашего дела, это наша жизнь. (На вопрос о том, чем Ким Чен Ир занимается в свободное время)
Ким Чен Ир
Мы же с ним как-то работали в спаррингах. Я его когда первый раз увидел, подумал, что ему просто позвонили, сказали: «Приезжай, постоишь в спаррингах, денег заработаешь», - а до этого он где-то на пальме сидел. Но он очень быстро набрал форму, и я кое-чему у него научился. Он постоянно по животу работает, монотонно, однообразно, но очень много по корпусу. В голову он пускает много, но удар очень хорошо держит, я уже тогда был удивлён.
Сергей Александрович Ковалёв (боксёр)
Он разглядывал свои школьные годы в гимназии Лентовской, где учились его старший брат Яков Семёнович, которого мы знаем как выдающегося философа-экзистенциалиста, и его сестра Лидия Семёновна, физик-экспериментатор и издатель трудов старшего брата, видная участница нынешних литературоведческих дискуссий об обэриутах-чинарях. М.С. говорил об огромной роли в своей жизни школьного педагога по литературе Георга, которого также любил вспоминать соученик М.С. – Дмитрий Сергеевич Лихачёв. Из одноклассников с ним дружнее всех был Александр (Шурка) Введенский, будущий поэт, который привёл за собой в дом Друскиных писателя и философа Леонида Липавского (псевдоним – Савельев) и Даниила Ивановича Хармса, чей архив в блокаду спас и сохранил Яков Семёнович.
Людмила Григорьевна Ковнацкая
«Жизни» Кольриджа я нашёл нападки на тогдашний комитет театра Д.-Л. за постановку «Бертрама» и на самого мэтьюринова «Бертрама» за то, что тот был поставлен. Предложенная им пьеса была поэтична, но не сценична, в отличие от «Бертрама»; вот откуда эта длинная тирада, составляющая последнюю главу его бродячей жизни.
Мистер Кольридж может утешаться «пылом - почти религиозным», как он выражается, - его и вордсвортовых учеников. Если он считает это доказательством их заслуг, я найду ему у почитателей Ричарда Брозерса или Джоанны Сауткот не меньше «пыла», чем когда-либо было на его страницах или у его очага. Скверный он человек, и я умываю руки после общения с ним.
Сэмюэль Тэйлор Кольридж
Его поэзия блистательна и холодна. Должно быть, это самые блистательные и самые «ледяные» русские стихи. «Парнас» Брюсова - перед ним детский лепет. Но, как в голосе и улыбке Комаровского, и в этом блеске что-то деревянное. И что-то неприятно одуряющее, как в этой комнате, слишком натопленной, слишком освещенной, слишком заставленной цветами.
...Мы слушаем стихи, пьём токайское, о чем-то разговариваем. Наконец, прощаемся. Как приятно вдохнуть полной грудью после благовонной духоты этого дома. Духоты и еще чего-то веющего там - среди смирнских ковров и севрских ваз...
Подморозило. Небо посинело перед рассветом. Через полчаса подадут поезд. Ох, - скорее бы в кровать, после бессонной странной ночи.
Это 1914 год, февраль или март. Комаровский говорил о своих планах на осень. Доктора надеются... Если не будет припадка... Поездка в Италию...
Он развернул газету, прочел, что война объявлена, и упал. Сначала думали - обморок. Нет, оказалось, не обморок, а смерть.
Василий Алексеевич Комаровский
С Василием Слипаком мы не были очень близкими друзьями, но хорошо знали друг друга. Василий был очень радостный, очень положительный человек. Он всегда был очень элегантным, и я никогда не слышал и не замечал за ним чего-то вульгарного. Из того, что я помню, - Василий в жизни часто вел себя как на оперной сцене. У него всегда был высокий голос, большие паузы, и ты никогда не знал, Василий шутил и играл эту роль или он действительно был правдив в этом. Последние три месяца я чувствовал, что он меняется. Раньше, когда у него были трудные моменты в Париже, он все равно не переставал видеть в жизни радость. Но в последние месяцы я чувствовал, что с ним что-то произошло. Василий не хотел об этом говорить, но это все знали.
Николас Краузе
Мария Андреевна еще, бабушка Вознесенского, губы поджимала, когда Кручёных к ним заглядывал: прям подозрительный какой-то... Однако ― футуристы бывшими не бывают, и Вознесенскому общение с ним казалось жутко любопытным. Кручка был ходячей памятью, будетлянским шаманом Серебряного века. Отметины «пощечин общественному вкусу» холодили его сизые щеки. Казалось бы, велика ли разница между его «дыр бул щыл» и булгаковским «абырвалг» ― и одно, и второе было шифром эпохи, но первое от социальной жесткости второго отличала тайна поэтического жеста. Того самого, из которого сотворят себе кумира, навлекая на себя анафемы, шестидесятники.
Алексей Елисеевич Кручёных
Статистика не должна состоять в одном только заполнении ведомостей размерами с двухспальную простыню никому не нужными числами, а в сведении этих чисел на четвертушку бумаги и в их сопоставлении между собою, чтобы по ним не только видеть, что было, но и предвидеть, что будет. От статистики же, представленной Одесской главной конторой общества, польза такая же, как от статистики того легендарного исправника, который в ведомости о распределении населения его уезда по сословиям в графе «свободных художников» написал: «Ввиду заключения конокрадов Абдулки и Ахметки в тюрьму свободных художников во вверенном мне уезде нет».
Алексей Николаевич Крылов
На мысли позорной себя ловлю:
Оказывается ― люблю...
Пытаюсь эту мысль отогнать ―
Спасаюсь от огня.
Я говорю, что это бред
Поэта в декабре.
Но новый год и даже февраль
Доказывают, что я ― враль.
Однако ж сердце твое ― не дот?
Любовь ― не анекдот?
И, к вашему сведенью, я не тот,
Кто знает, что все пройдет.
Но конкурировать и пламенеть ―
Вот это уж не по мне.
И путь сопернику уступить ―
Не значит отступить.
Я буду сторицею награжден
В апрельский день с дождем:
В тот день я увижу тебя с ним вдвоем!
И встретятся серые наши глаза ―
И их отвесть нельзя.
И выдадут руки твои тебя,
Плащ затеребя.
Константин Ильич Левин
В основе ужаса лежит омерзение. Омерзение же не вызвано ничем практически важным, оно эстетическое. Таким образом, всякий ужас – эстетический, и, по сути, он всегда один: ужас перед тем, что индивидуальный ритм всегда фальшив, ибо он только на поверхности, а под ним, заглушая и сминая его, безличная стихийная жизнь.
Леонид Савельевич Липавский
Когда Векшин разомкнул глаза, солнце освещало довольно безотрадный беспорядок на столе, но окно было открыто, воздух в комнате после вчерашней грозы был особенно свеж и взбодряюще пахнул сельдереем, ― Зина Васильевна уже успела сходить на рынок. Векшин сразу заметил на стуле возле себя почтовый пакет с роговским штемпелем на марке, но взялся за него не прежде, чем оделся и тщательно выбрился. Однако, по мере того как близилась минута прочтенья, нетерпение сменялось колебанием недоверия. Векшин ждал корявой, нескладной весточки, написанной с ошибками, на случайном лоскутке, а перед ним лежало нечто исполненное писарским, с фронтовыми зачесами почерком, каким не пишутся письма с родины.
Леонид Максимович Леонов
Я не был солдатом, действовавшим под влиянием инстинкта, автоматом с интуицией и удачными идеями. Когда я принимал решение или выбирал альтернативу, я это делал лишь после того, как изучал все относящиеся, а также и многие не относящиеся к делу факторы. В моем распоряжении была география, структура племен, общественные обычаи, язык, принятые стандарты - все. Противника я знал почти так же, как и свои собственные силы, и неоднократно сражался, вместе с ним, подвергая себя риску, чтобы «научиться». Для того чтобы уметь использовать бронемашины, я научился ими управлять и выводить их в бой. Я по необходимости сделался артиллеристом, а также мог лечить и разбираться в верблюдах. Военное искусство, по крайней мере мною, было достигнуто не благодаря инстинкту, без всяких усилий, но пониманием, упорным изучением и напряжением ума. Если бы оно далось мне легко, я не достиг бы подобных результатов.
Томас Эдвард Лоуренс
Допустим, что процессов над отечественными эсэсовцами из ГУЛАГа и МВД из-за того, что может вскрыться, проводить не хотят. Но расстрелять Лысенко и Презента следовало бы. Потеряв в застенках 10 000 000 жизней своих соотечественников, страна могла бы позволить себе добавить к ним ещё двух негодяев, не нашедших в себе мужества покончить с собой.
Трофим Денисович Лысенко
Он был заметной фигурой среди военных; но обладал ограниченностью солдата. Я говорил с ним обо всем, о чем только можно разговаривать; темы были многочисленными и разнообразными; но не склонялись ни к политике, ни к религии, ни к какому-либо разделу социологии. Нет примера лучше, чем русская революция, с ее необычайными новыми ориентирами в политической науке и в образовании, такими существенными, что сторонники всех политических направлений жадно расспрашивали меня о ней, поскольку я посетил Россию, но Лоуренс никогда не упоминал ее при мне. О любом незначительном начальнике, который развязывал драку, будь то в Марокко против Испании или в Сирии против Франции, он говорил со страстным интересом, основанным на законах стратегии и его шансах на успех; но он как будто не знал о существовании Ленина, или Сталина, или Муссолини, или Ататюрка, или Гитлера.
Томас Эдвард Лоуренс
... подсолнечник растёт:
Для любви своей, для солнца он цветёт.
Целый день кружится, бедненький, за ним;
Он и зреет, он и сохнет только им.
Ах! какого же дождешься ты конца?
Без отрады гаснет ясный цвет лица,
Птицы выклюют все зёрнышки долой,
Ты приклонишься один к земле сырой,
Ветер бурный сломит нежный стебелек,
И не спросят: что твой друг к тебе жесток?
Солнце красное высоко, далеко,
А подсолнечник в долине глубоко!
Алексей Фёдорович Мерзляков
Как, брег покинув, радуется челн,
Что вновь скользит над голубой пучиной
И, море вёслами обняв, средь пенных волн
Летит, блистая шеей лебединой, -
Так бедуин метнуть с утёса рад
Коня в простор степей открытый,
Где, погрузясь в поток песка, шипят,
Как сталь горячая в воде, его копыта.
Мой конь в сухих зыбях уже плывёт,
Сыпучие валы дельфиньей грудью бьёт.
Пальма тень свою и плод
Мне протягивает тщетно:
Оставляет мой полёт
Эту ласку безответной.
И пальма в глубь оазисов бежит,
Шурша усмешкой над моей гордыней.
Как сладко обнимать красу природы милой!
Я руки с нежностью вперёд простёр,
И мнится мне: от края и до края
Весь мир к своей груди я прижимаю.
В безбрежную лазурь несётся мысль моя,
Все выше, в горние незримые края,
И вслед за ней душа летит и в небе тонет.
Так, жало утопив, пчела с ним дух хоронит.
Адам Мицкевич
