Цитаты на тему «Глухой» - страница 3
Что ж, если говорить без фальши,
Ты что ни день - отходишь дальше,
Я вижу по твоим глазам
И по уклончивой улыбке, -
Я вижу, друг мой, без ошибки,
Что нет возврата к чудесам.
Прощай. Насильно мил не будешь,
Глухого сердца не разбудишь.
Я - камень на твоем пути.
Ты можешь камень обойти.
Но я сказать хочу другое:
Наверно, ты в горах бывал,
И камень под твоей ногою
Срывался, падая в провал.
Мария Петровых
Блок и Гумилев ушли из жизни, разделенные взаимным непониманием. Блок считал поэзию Гумилева искусственной, теорию акмеизма ложной, дорогую Гумилеву работу с молодыми поэтами в литературных студиях вредной. Гумилев, как поэт и человек, вызывал в Блоке отталкивание, глухое раздражение. Гумилев особенно осуждал Блока за «Двенадцать». Помню фразу, сказанную Гумилевым незадолго до их общей смерти, помню и холодное, жестокое выражение его лица, когда он убежденно говорил: «Он (т.е. Блок), написав «Двенадцать», вторично распял Христа и еще раз расстрелял Государя». Я возразил, что, независимо от содержания, «Двенадцать», как стихи, близки к гениальности. ― «Тем хуже, если гениальны».
Георгий Владимирович Иванов
Вакуум молчаливыми магнитными бурями атаковал бронированную оболочку его корабля, которая уже не была такой гладкой, такой незапятнанной, как много времени назад, когда он отправлялся в полет, стоя на колонне вспененного огня. Металл, наиболее твердый и устойчивый из возможных, постепенно улетучивался, уступая атакам бесконечной пустоты, которая, прилипая к глухим стенам этого столь земного, столь реального предмета, высасывала его снаружи так, что он испарялся, слой за слоем, невидимыми облачками атомов - но броня была толстой, рассчитанной на основе знаний о межзвездной сублимации, о магнетических порогах, о всевозможных водоворотах и рифах величайшего из возможных океанов - пустоты.
Корабль мчался так быстро, почти как свет, и так тихо, как тень, как будто бы он вообще не двигался, а только вся Галактика покидала его, опадая в глубину спиральными извивами своих ртутных, пылью прошитых рукавов.
Станислав Лем
Раненым медведем
Раненым медведем мороз дерёт.
Белыми копытами
Белыми копытами лёд колотя,
тени по Литейному -
тени по Литейному - дальше летят.
Глухие гитары,
Глухие гитары, высокая речь...
Кого им бояться
Кого им бояться и что им беречь?
В них страсть закипает,
В них страсть закипает, как в пене стакан:
впервые читаются
впервые читаются строфы «Цыган»...
Тени по Литейному
Тени по Литейному летят назад.
Брови из-под кивера
Брови из-под кивера дворцам грозят.
Кончена беседа.
Кончена беседа. Гони коней!
Утро вечера -
Утро вечера - мудреней.
Что ж это,
Что ж это, что ж это,
Что ж это, что ж это, что ж это за песнь?!
Голову
Голову на руки белые
Голову на руки белые свесь.
Тихие гитары,
Тихие гитары, стыньте, дрожа:
синие гусары
синие гусары под снегом лежат!
Николай Николаевич Асеев
Мы обсудили всю «линию» Юлы, так сказать, сделали её портрет во всех деталях, и сразу появилась другая интонация, другой ряд слов: губы стали не «толстые», а «пухлые», походка не «ленивая», а «с ленцой» и кожа не «бесцветная», а «матовая». Никаких «вольностей» мы себе не позволили: но по-английски слова «husky voice» могут относиться и к пьяному матросу (тогда это «хриплый голос»), и к неземной красавице - тогда голос может стать, смотря по контексту, грудным или сдавленным, глухим, придушенным и даже невнятным. И оттого, что талантливые переводчики, прислушавшись к советам редактора, увидели эту неулыбчивую, медлительную и спокойную красавицу именно так, как её видел Фолкнер, отбор слов пошёл по другому руслу - и Юла посмотрела на мир «волооким» взором, а не «коровьими» глазами.
Рита Яковлевна Райт-Ковалёва