Цитаты на тему «Дорога» - страница 24
Дорогой Корнелий Люцианович, я не буду благодарить Вас за все, что Вы для меня делаете, потому что это выглядит убого.
Мне хочется рассказать Вам следующее. Несколько времени тому назад в моем воображении встала такая картина прошлого: Кунцево, озеро, дерево на берегу, на котором, на разветвлении, сидите Вы и разговариваете с Эдей [Эдуард Багрицкий], и я с Севой [Всеволод Багрицкий - сын поэта, тоже поэт, погиб на фронте] тут же. Воспоминание было очень ярким – я ясно вспомнила выражение Вашего лица, костюм. Такое ощущение дает фотографический снимок, если на него смотришь редко. Мне захотелось прочесть Вашу статью из альманаха о Багрицком, что я и сделала. Спустя два или три дня после этого воспоминания я получила первые известия из Москвы – вашу телеграмму. Это похоже на мистику. Я думаю, что это не изученная еще передача мыслей на расстоянии. Доходит быстрее телеграммы. Как бы то ни было, я была потрясена.
Корнелий Люцианович Зелинский
Конечно, в боксёрском закулисье есть свои грязные игры - это, в первую очередь, дорогой бизнес, а уже во вторую - спорт. Вокруг него крутится очень много нечестных людей, не каждый боксёр может найти себе хорошего промоутера и менеджера. Поэтому я благодарен судьбе, что она свела меня с менеджером Эгисом Климасом, который организовал мне 18 боёв без гарантий, что отобьёт деньги. Он меня кормил, одевал, снимал жильё, он мне как отец. Эгис и сейчас волнуется, когда я лечу в Россию. Просит, чтобы я никуда не лез, не распускал руки. Я и сам понимаю, что кулаки - мой хлеб, нужно их беречь.
Сергей Александрович Ковалёв (боксёр)
Иван молча указал на одинокую, на отлёте, берёзу; кто-то давно и, видно, неспроста повесил там, в развилину сука, ржавую подковку, наполовину утонувшую в белой мякоти коры. Отсюда и начинался великий переход на Пустошa. Дорогу сразу преградила замшелая колода, могила лесного великана, ставшая колыбелью целой сотни молодых ёлочек. Она хрустнула, как гробовой короб, и просела под Демидкой ― еле ногу вытащил, но зато тотчас за нею, сквозь плаун и моховой войлок, проступила тропка. Она услужливо повела ребят, но для чего-то поминутно петляла, пересекалась со звериными ходами, уводила в ласковые, приманчивые трясинки, заросшие таволгой и валерьяной. «Лукавит... » ― от сознанья своей силы усмехнулся Демидка.
Леонид Максимович Леонов
Вот я и в Швейцарии, дорогой друг, и, право, теперь не так уж скучаю по морю. Временами озеро удивительно напоминает Средиземное море. Только берега не серые. Краски сочные, неправдоподобно похожие на искусственные. На воде лодки с яркими парусами странной формы. А главное – мягкий, поразительно чистый воздух. Отец от всего этого повеселел и почти не жалуется на головные боли.
Местные жители – занятный народ. У меня был здесь двоюродный брат часовщик, который теперь вдруг оказался в числе первых скрипок в оркестре Женевского театра.
Жду, когда привезут рояль, чтобы снова приняться за «Колокол»; работу над ним я пока прервал. Надеюсь, что мерзкий нарыв на пальце, который выскочил неизвестно почему и причиняет страшную боль, не помешает мне работать.
Морис Равель
Пока ещё последние колена
Последних соловьёв не отгремели
И смутно брезжит у твоей постели
Боярышника розовая пена,
Пока ложится железнодорожный
Мост, как самоубийца, под колёса
И жизнь моя над чёрной рябью плёса
Летит стремглав дорогой непреложной,
Спи, как на сцене, на своей поляне,
Спи, ― эта ночь твоей любви короче, ―
Спи в сказке для детей, в ячейке ночи,
Без имени в лесу воспоминаний.
Арсений Александрович Тарковский
Слушай, художница. Нынче опять я ходил любоваться
Месяцем, рдяным опять. Той же дорогою шел ―
Всё мимо ели, любимой тобой. Ты ее собиралась
Верной бумаге предать яркою кистью своей.
Ею ты днем восхитилась. Она и правда прекрасна
Мощной и свежей красой, ветви раскинув, стройна,
Темные ― в ясной лазури; под ними ― в солнечном свете ―
Нивы ковром золотым, пышным далеко блестят;
Далее ― зеленью мягко луга светлеют; за ними
Темной полоскою лес небо, зубчатый, облег;
Выше, в живой синеве, ее обняв и лаская,
Взорам приятна опять темных ветвей бахрома...
Юрий Никандрович Верховский