Цитаты на тему «Тут» - страница 21
История – это, вообще, колоссальный роман, который пишет о себе человечество. Страсти, чувства, предательства! «И ты, Брут!» Да это в любые времена важно! Это всегда волнует! Черное предательство! Благородство, на которое способен человек! Это волнует, о ком бы это ни было. А свое, и тут я соглашусь с тем многим, что говорилось, оно болит. Мы очень близко к эпицентру былого, такого страшного взрыва. Сначала большевистская революция. Потом распад, созданного этой системой государства, которым мы, действительно, гордились. Почему-то, мы гордились, что мы одна шестая часть суши! Не знаю, как с другими долями. Ну, вот чувство восторженное было! Да, это мучительно, пережить такую эпоху. Это болит. И потому, это не совсем история... Это продолжение политики!
Наталия Ивановна Басовская
... г. Л. Л. был самым ожесточённым врагом гг. Греча, Булгарина и Полевого; он видел в их произведениях бездарность, недобросовестность и прочие неблестящие качества, - а теперь он вдруг начал стоять за всех их грудью!.. Воля ваша - уж это не от ученья... Иной сказал бы, что нехорошо, недобросовестно перебегать из журнала в журнал, так сказать, от одного хозяина к другому и продавать своё мнение, но мы не видим тут ничего худого! Дело ясно: случается всякому жить с кем-нибудь душа в душу, а потом разойтись, увидев, что принял чужого за своего; и, наоборот, случается несколько лет вести войну с родным своим, ошибочно принимая его за чужого, а потом, узнав ошибку, броситься в родственные объятия. Наша литература, или литературная промышленность, представляет много таких умилительных примеров.
Виссарион Григорьевич Белинский
Конечно, говоря о втором, мы можем сказать, что здесь, дескать, такие-то и такие погрешности против правил стихосложения, такие-то неудачные образы, такие-то ― шаблонные, а вот тут нарушение внутренней логики и т. д., но и это будет не безусловно доказательным, потому что мы знаем и таких поэтов, которые и тем, и другим, и третьим сознательно пренебрегают, а добиваются блестящих результатов. Ну, например, стихи Николая Глазкова. На самом деле оценка поэтического произведения происходит на уровне чутья, а не твердых правил, хотя бы потому, что всякое удачное стихотворение демонстрирует и своеобычность поэтики, к которой прежние лекала не вполне приложимы.
Николай Иванович Глазков
У меня только один раз в жизни был выбор - в 1978 году, когда я понял свою полную бесполезность и ушёл из Дома моделей на Кузнецком мосту, вообще из моды. Потому что я делал коллекции, интересные, замечательные, но люди ничего этого не видели. Всё время конфликт был. Я не мог понять, почему люди не могут носить то, что мы делаем, а вместо этого такая унылая серая одежда вокруг. Сейчас уже могу объяснить. Просто не было необходимости людям дарить радость и индивидуальность. Пусть все будут серыми, никто не выделяется. Я вот выделился - в 65-м меня пригласили, и я сделал коллекцию для Америки. Ушла замечательно. После мне предложили создавать для них коллекцию идей, а они бы отшивали. Западные журналисты тогда статью написали: «Слава Зайцев - это русский Диор».
Тут же у нас появилась статья «60 Диоров». У нас личностей боялись. «Какая Америка? Заткните глотку этому Зайцеву!» - в ЦК партии сказали.
Вячеслав Михайлович Зайцев
Дорогой Корнелий Люцианович, я не буду благодарить Вас за все, что Вы для меня делаете, потому что это выглядит убого.
Мне хочется рассказать Вам следующее. Несколько времени тому назад в моем воображении встала такая картина прошлого: Кунцево, озеро, дерево на берегу, на котором, на разветвлении, сидите Вы и разговариваете с Эдей [Эдуард Багрицкий], и я с Севой [Всеволод Багрицкий - сын поэта, тоже поэт, погиб на фронте] тут же. Воспоминание было очень ярким – я ясно вспомнила выражение Вашего лица, костюм. Такое ощущение дает фотографический снимок, если на него смотришь редко. Мне захотелось прочесть Вашу статью из альманаха о Багрицком, что я и сделала. Спустя два или три дня после этого воспоминания я получила первые известия из Москвы – вашу телеграмму. Это похоже на мистику. Я думаю, что это не изученная еще передача мыслей на расстоянии. Доходит быстрее телеграммы. Как бы то ни было, я была потрясена.
Корнелий Люцианович Зелинский
О, музыка, чудо-музыка, ничто не сравнится с тобой - одна ты владеешь нашей тайной, тайной нашего сердца, тем тонким миром, который ведь никак иначе и не обозначить, как только мелодией. Что же ты обещаешь нам, чем морочишь нам голову, зачем смущаешь наши души?! Ведь уже проверено, что того, что ты внушаешь, на свете нет. И если даже есть, то мы не в силах увидеть, войти, объять и быть объятым - потому что все это существует в другом измерении. Но вот беда - не можем мы обойтись без этого другого измерения, не можем, да и все тут! Что-то нужно нам, то, что не имеем и иметь не можем. Но нужно, как хлеб. Это и есть хлеб - хлеб души. Словно мы жители двух миров, а может и трех, и только благодаря этому мосту из звуков, слагающих мелодию, можно попасть в тот, другой мир. И хорошо бы не возвращаться или хотя бы поменять миры - чтобы из того, прекрасного, тонкого, иногда, для контраста и обновления чувств, заглядывать в этот - жестокий и грубый.
Игорь Юрьевич Куберский
Некто при жизни стал богом. Газеты объясняли, почему он бог, потом рассказывали, как он стал богом... Кто-то злобный написал: «Он не бог!» Тут все, у кого еще оставались сомнения, поняли, что он все-таки бог. Потом один умный человек напечатал статью «Всегда ли он бог?» И все поняли, что богом он был не всегда, что часто он им не был, а был вообще неизвестно кем... И что вы думаете, он перестал быть богом? Да ничуть! Ибо тот, кто был богом хоть на мгновение, уже бог; тот же, кто был человеком хоть на одну слезинку, - еще не человек, но близко, близко.
Анатолий Исаевич Кудрявицкий
Под дубком зашуршала трава, и, резко хлопая на подъеме, взлетел выводок тетеревов - матка, молодой, второй, третий, седьмой. Люба скусила последний лепесток ромашки и пошла к Никите.
- Дурочка, - сказал он, - все равно не спрячешь. - И добавил для меня: - Теперь будет хуже, совсем оробеет.
Пошел слепой дождь, такой теплый и солнечный, что не захотелось от него прятаться, но птичьи наброды он смыл, и мы долго бродили попусту, хотя знали, что поблизости есть еще выводки.
― Пойдем к большому сараю, ― решил Никита, ― там выводок позднышков, цыплята с дрозда, далеко не уйдут, да и место узкое, найдем сразу. Мы еще не дошли до сарая, как Люба почуяла, легла, но тут же вскочила и принялась рыть землю. Тонкие лапки мелькали часто-часто, трава и песок летели во все стороны.
Алексей Алексеевич Ливеровский