Цитаты на тему «Черед» - страница 2
Пацифизм как политическое движение всегда страдал от того, что его лидерами были люди, отмеченные печатью гениальности. К несчастью, из гениальных людей обычно не получаются хорошие политики, редким исключением был Ганди. Гениальность и искусство политических компромиссов плохо сочетаются друг с другом. За исключением Ганди, крупные представители пацифизма были скорее пророками, нежели политиками. Иисус в Иудее, Толстой в России, Эйнштейн в Германии - каждый в свой черед требовал от человечества соответствия более высоким стандартам, чем те, которым политические движения могли соответствовать.
Фримен Дайсон
Если больше не плачешь, то слезы сотри:
Зажигаясь, бегут по столбам фонари,
Стали дымы в огнях веселее
И следы золотыми в аллее
Только веток еще безнадежнее сеть,
Только небу, чернея, над ними висеть
Если можешь не плакать, то слезы сотри:
За белелись далеко во мгле фонари.
На лице твоем, ласково-зыбкий,
Белый луч притворился улыбкой
Лишь теней все темнее за ним череда,
Только сердцу от дум не уйти никуда.
Иннокентий Фёдорович Анненский
Представь себе раковину, каких не бывает на самом деле, о каких можно только мечтать - так она красива. Можно объездить все морские побережья, вскрыть тысячи, сотни тысяч раковин, и ни одна из них не будет такой же красивой, как та, о которой можно только мечтать, ни одна не будет красива так, как ты - говорил я девушкам, которых любил Видит бог, это было серьезно, и девушки мне верили, как верил в это я сам. Но девушки исчезают, становятся женщинами, и женщины в свой черед исчезают тоже, остается лишь раковина, какой нe бывает на самом деле, раковина, о которой можно только мечтать.
Санта Крус (пьеса)
Что нам мешает жить? Во-первых, очень много ленивых людей – они просто не желают трудиться. Во-вторых, люди очень многого хотят. Вот это общество потребления – оно и формирует человека: вечно несытые, вечно недовольные. Для того чтобы человек был несчастлив, в нем нужно пробудить большие аппетиты, вот и все. То есть сытый, здоровый, одетый человек может быть несчастлив только потому, что он живет, например, не в Майами и не на яхте катается. Если в него поселишь какие-то ложные желания, то ты его сделаешь несчастным. И вот, люди ходят по свету, напичканные ложными желаниями: чего-то хотят, о чем-то мечтают, что-то требуют друг от друга и от жизни, трудиться не очень хотят, жертвенно служить кому-то или чему-то тоже не очень хотят – превратили жизнь в поиск удовольствий. И, конечно, если цель жизни – это удовольствия, то уже счастья в жизни нет. Тогда жизнь – это череда катастроф.
Андрей Ткачев
Прощай, веселье в Лавалетте!
Прощай, сирокко, солнце, пот!
Дворец, где редко был я в свете,
Дома, куда опасен вход,
Ступеньки улиц, без изъятья
Всем, кто там был, предмет проклятья,
Купцы - банкроты каждый день,
Шумливой черни брань и лень,
Без писем почта, и болваны,
С других болванов обезьяны,
И ты, проклятый карантин,
Мне с лихорадкой давший сплин!
Для мистрисс Фрэзер наступил
Теперь черед. Ты ждёшь, читатель,
Моих похвал ей? Полно, кстати ль?
Когда бы я тщеславно мнил,
Что стоит капельки чернил
Моя хвала, - без затрудненья,
Конечно, я б для восхваленья
Стишок - другой ей посвятил;
Но здесь, могу сказать по чести,
Моей совсем не нужно лести:
Найдётся ей, уверен я,
Хвала получше, чем моя.
Джордж Гордон Байрон
Он ещё не всё узнавал и слышал, говорил, заикаясь. Вёл он себя так, что, не будь Паня предупреждена врачами, посчитала бы его рехнувшимся. Увидел в зарослях опушки бодяг, колючий, нахально цветущий, ― не вспомнил, огорчился. Ястребинку, козлобородник, бородавник, пуговичник, крестовник, яковку, череду тоже не вспомнил. Все они, видать, в его нынешней памяти походили друг на дружку, потому как цвели жёлтенько.
― Кульбаба! Кульбаба! ― заблажил он и ринулся на костылях в чащу, запутался, упал. Лёжа на брюхе, сорвал худой, сорный цветок, нюхать его взялся.
― Кульбаба! Узнал? ― подтвердила Паня и сняла с лица его паутину. Он ещё не слышал паутины на лице. Остановился возле рябины и долго смотрел на неё, соображая. Розетки на месте, а ягод нету?
― Птички, птички склевали.
― П-п-птички! ― просиял он. ― Ры-рябчики?
Виктор Петрович Астафьев
Родись он на год, на два раньше, с ним этого не случилось бы: собаки тогда были в цене, и соседи выпрашивали себе друг у друга щенков. Лет пять тому назад в тех местах случился большой голод. Люди перебили всю скотину, переловили всех голубей. В то время волки из степи делали набеги на город. Они стаями переходили реку по льду, взбирались на яр, врывались в улицы. Собачий лай не предупреждал об их появлении: собак тогда не было в городе. Вслед за голубями настал их черед: всех их съели голодающие. И осмелевшие волки набрасывались на людей у их домов.
Потом, когда голод кончился и город снова обзавелся скотом и запасами, каждый хозяин поскорей стремился завести себе сторожевого пса. И теперь, хоть собак снова стало много и волки ушли далеко в степь, жители все еще не уничтожали щенков: жалели. Помнили еще, как плохо пришлось им без овчарок. Совестились топить, но и кормить всех щенят никому расчёта не было. Стали подкидывать соседям: авось да и возьмёт кто на выкорм?
Виталий Валентинович Бианки
Пацифизм как политическое движение всегда страдал от того, что его лидерами были люди, отмеченные печатью гениальности. К несчастью, из гениальных людей обычно не получаются хорошие политики, редким исключением был Ганди. Гениальность и искусство политических компромиссов плохо сочетаются друг с другом. За исключением Ганди, крупные представители пацифизма были скорее пророками, нежели политиками. Иисус в Иудее, Толстой в России, Эйнштейн в Германии - каждый в свой черед требовал от человечества соответствия более высоким стандартам, чем те, которым политические движения могли соответствовать.
Махатма Ганди
19. Все гости смеялись, делаясь предметом шутки, когда же скоморох бросил Алкидаманту одну из подобных острот, наименовав его «мальтийской собачкой»,- тот рассердился. Впрочем, давно уже видно было, что он завидует успеху шута, приворожившего пирующих; итак, Алкидамант сбросил с себя плащ и стал вызывать насмешника биться с ним на кулаках, в случае же отказа грозил прибить его своей дубинкой. И вот злополучный Сатирион, - так звали скомороха, - став в позицию, начал биться. Прелюбопытнейшее это было зрелище: философ, поднявшийся на скомороха и то наносящий удары, то в свой черёд получающий их. Из присутствовавших одни краснели от стыда, другие смеялись, пока наконец избиваемый противником Алкидамант не отказался от состязания, оказавшись побеждённым хорошо вышколенным человечком.
Лукиан