Цитаты на тему «Сердце» - страница 81
...тот, кто дорожит своим телом, на самом деле дорожит кое-чем иным, а именно – всеми теми страданиями, которые ему это тело приносит. Означает это ещё, что жизнь и смерть на самом деле – одно и то же, и что единственная разница между радостями и горестями – в нашем сердце и нигде более, ибо с объективной точки зрения ни радостей, ни горестей не существует. А как только человек перестает дорожить собой, концентрироваться на себе – так тут же у него получается не допускать до себя всякого рода страданий. Телесность есть основа «я», а желания и страхи – основа страдания.
Чжан Бинлинь
Уточка моховая, Где ты ночь ночевала? - Там, на Ивановом болоте. Немцы Ивана убили; В белый мох огрузили. Шли-прошли скоморошки, По белому мху, по болотцу, Выломали по пруточку, Сделали по гудочку. Тихонько в гудки заиграли, Иванушкину жизнь рассказали, Храброе сердце хвалили. - Сидите, заезжие гости. Не глядите на часы. Вечера не хватит ― ночи прихватим. Не думайте, что я стара и устала. Умру, дак высплюсь. Вы пришли слушать про Ивана Широкого? Добро сдумали. Небо украшено звездами, наша земля таковых Иванов именами. И не Иваны свою славу затеяли ― время так открывается. Иван Широкий был русского житья человек. Шёлковая борода, серебряная голова, сахарные уста. Он был выбран с трех пристаней наделять приезжающих рыбой, хлебом и вином. За прилавком стоит, будто всхоже солнышко.
Борис Викторович Шергин
А. когда-то заметил:
Есть понятия римские - и есть иерусалимские. Других нет.
И добавил: да не будет же Иерусалим побежден!
Он думал о христианстве, конечно: о том, почему «заповедь новая» была действительно новой, и о том, что без неё мир груб и пуст, - хотя бы никто ни во что уже не верил, хотя бы осталось у людей только немного чутья, понимания и памяти. Да не будет же Иерусалим побежден! Загадочность «еврейского вопроса» в том, что вместе с мировым пожаром, который евреи зажгли, родилось и мировое сердце. Без их вклада мир не то что пресен – мир чёрств. Наша святая Русь в лучшие свои моменты перекладывала на мягкий славянский лад старые, чудные, вдохновенно-дикие еврейские песни и забывала, что сложила их не она.
Георгий Викторович Адамович
Вчера я был в Ипатьевском монастыре .
Обведённая венцом снегов, раскрашенная кармином и лазурью, легла на задымлённое небо севера, как пёстрый бабий платок, расписанный русскими цветами.
Линии непышных её куполов были целомудренны, голубые её пристроечки были пузаты, и узорчатые переплёты окон блестели на солнце ненужным блеском.
В пустынной этой церкви я обошёл древние иконы, весь этот склеп и тлен безжалостной святыни.
Угодники - бесноватые нагие мужики с истлевшими бёдрами - корчились на ободранных стенах, и рядом с ними была написана российская богородица: худая баба, с раздвинутыми коленями и волочащимися грудями, похожими на две лишние зелёные руки.
Древние иконы окружили беспечное моё сердце холодом мертвенных своих страстей, и я едва спасся от них, от гробовых этих угодников.
Их бог лежал в церкви, закостеневший и начищенный, как мертвец, уже обмытый в своём дому, но оставленный без погребения.
Исаак Эммануилович Бабель
Меня во всех журналах раскорили за Каломероса, в нём ничего не нашли, кроме мнимого Наполеона, тогда как я хотел представить только человека, которого служба людям лишила истинного счастья в жизни - друга по сердцу, любви, естественной каждому человеку. Скажите, кого поставить в подобные обстоятельства, кроме Наполеона? Но я не профанировал его имени, но высказал только, что и человек, подобный Наполеону, и в подобных обстоятельствах, может увлекаться страстью...
Александр Фомич Вельтман