Цитаты на тему «Поэзия» - страница 10
...Всякий благородный поступок, каждая высокая мысль, каждое нежное ощущение и все, что выходит из обыкновенного ряда наших обыкновенных действий, есть поэзия. Все, что может трогать сердце, наполнять и возвышать душу, есть поэзия. Любовь, гнев, ненависть суть страсти, и ежели стихи заставляют трепетать ту струну нашего сердца, которую сочинитель намеревается тронуть, в таком случае каков бы ни был наружный вид стихов, они – поэзия.
Николай Александрович Бестужев
Литература. То же самое, что корова в Индии: Брамины покланяются ей, а книгопродавцы её доят и торгуют молоком, сливками и сывороткою.
Обеды. Изображение жертвоприношений в древних языческих храмах: гости жрецы, хозяин истукан, а повар оракул.
Поэзия. Нива, на которой растёт мало хлеба, а много глухой травы, которую возделывают люди, и на которой пасутся животные.
Почести. Переплёт к книге.
Фаддей Венедиктович Булгарин
Эротические и вакхические мотивы были весьма присущи лицейской поэзии. Однако известно, что их подкладка была более литературная, нежели житейская, - у Дельвига в особенности. Его эротизм, как в лицее, так и после, был в значительной степени воображаемый. Он и в этом отношении, как во многих других, на всю жизнь остался лицеистом.
«Ветхий человек» сидел в Дельвиге прочно и если не вовсе убивал его как поэта, то всё же связывал - и связал навсегда. Как в жизни Дельвиг хотел прежде всего покоя, мира, халата, пасьянса, законченной и удобной формы, - так прежде всего строгой формы он искал и в поэзии. В сущности, только её и искал он. Но форма связана с содержанием. Как в жизни он не имел ни оригинальной идеи, ни способности видеть мир по-своему, ни даже сильных страстей, - так не оригинальна оказалась и форма его поэзии. Подверженный многим влияниям, он не умел их переработать в нечто, принадлежащее лишь ему самому.
Антон Антонович Дельвиг
Блок и Гумилев ушли из жизни, разделенные взаимным непониманием. Блок считал поэзию Гумилева искусственной, теорию акмеизма ложной, дорогую Гумилеву работу с молодыми поэтами в литературных студиях вредной. Гумилев, как поэт и человек, вызывал в Блоке отталкивание, глухое раздражение. Гумилев особенно осуждал Блока за «Двенадцать». Помню фразу, сказанную Гумилевым незадолго до их общей смерти, помню и холодное, жестокое выражение его лица, когда он убежденно говорил: «Он (т.е. Блок), написав «Двенадцать», вторично распял Христа и еще раз расстрелял Государя». Я возразил, что, независимо от содержания, «Двенадцать», как стихи, близки к гениальности. ― «Тем хуже, если гениальны».
Георгий Владимирович Иванов
Мне не раз доводилось слышать вопрос, является ли Поуп великим поэтом; этот вопрос, на который одни со всей решительностью отвечают отрицательно, а другие - положительно, горячо дискутируется на протяжении многих лет. И вот что странно: ни у кого из спорящих никогда не возникало желания предварительно выяснить, какой смысл вкладывается в слова «поэт» и «поэзия».
Поэзия - это искусство словесного воспроизведения окружающей природы и человеческих мыслей и чувств, воздействующего на наши эмоции и производящего непосредственное наслаждение; причём наслаждение, вызываемое отдельными частями созданной картины, не должно уступать наслаждению, вызываемому всей картиной в целом.
Размер появляется естественно там, где его требует внутреннее движение чувства: предложения сами собой обретают упорядоченность и ложатся на бумагу ритмически оформленными.
Сэмюэль Тэйлор Кольридж
Эпоха империи была воплощением материалистической философии XVIII столетия. Геометры, которые одни имели право голоса, давили нас, молодёжь, всею тяжестью своей наглой тирании...
они боялись, как бы поэзия не воскресла вместе со свободой, и с корнем уничтожали её ростки в своих школах, лицеях и в особенности - в своих корпусах и политехникумах. это был какой-то всемирный заговор математических наук против мысли и поэзии. Только одни цифры были в почёте, только цифры оплачивались, только цифрам оказывалось покровительство.
Альфонс де Ламартин
... в жестком, холодно безотрадном и страстно ироническом колорите поэзии Лермонтова мы видим признак того, что лучшие годы поэта были проведены в Петербурге. Если бы писатель провёл большую часть своей жизни, особенно свою молодость, в Москве, можно не без основания предположить, что в произведениях было бы больше мягкости и спокойствия, больше положительных, нежели отрицательных элементов, а по тому самому меньше глубины и силы.
Михаил Юрьевич Лермонтов
Иван Тургенев пишет письмо Павлу Анненкову о желании устроить «злую шутку» Михаилу Лонгинову: «Взять да напечатать его стихотворение за границей». Это были весьма пряные стихи, и сам Лонгинов признавался: «Пишу стихи я не для дам...» Как изменились времена! Ныне сборник «Стихи не для дам. Русская нецензурная поэзия второй половины XIX века» издан в России. Все читают и только ухмыляются: И Марьяна задрожала, Жар по членам пробежал, Тяжко грудь ее дышала, Но огонь в глазах сверкал... Ну, а далее и вовсе неприличное: все названо своими именами...
Михаил Николаевич Лонгинов
- Понимаешь, - продолжал он, - в любом университете, городе, приходе, в любой семье, где угодно, можно увидеть, что раньше было... ну, смутнее, контрасты не так четко выделялись. А потом все станет еще четче, еще точнее. Добро становится лучше, зло - хуже; все труднее оставаться нейтральным даже с виду... Помнишь, в этих стихах, где небо и преисподняя вгрызаются в землю с обеих сторон... как это?.. «пока не туру-рум ее насквозь». Съедят? Нет, ритм не подходит. «Проедят», наверное. И это с моей памятью! Ты помнишь эту строку?
- Я тебя слушаю и вспоминаю слова из писания о том, что нас веют, как пшеницу.
- Вот именно! Быть может, «течение времени» означает только это. Речь не об одном нравственном выборе, все разделяется резче. Эволюция в том и состоит, что виды все меньше и меньше похожи друг на друга. Разум становится все духовней, плоть - все материальней. Даже поэзия и проза все дальше отходят одна от другой.
Клайв Стейплз Льюис
Да, Одоевский является основоположником русской научной фантастики. Но даже этот провидец вряд ли предполагал, что имя его вскоре после смерти забудется, а такой шедевр, как «Косморама», пропылится после единственной публикации в «Отечественных записках» почти полтора столетия! И лишь в самые последние годы «Косморама» начинает осознаваться всеми нами не как завершение «поэзии роковых тайн и ужасов», но как первый манифест «русской школы космизма».
Юрий Михайлович Медведев
Другая сторона истины, тоже близкая и важная для меня, заключается ― если опять использовать поэзию ― в прекрасных строках Александра Межирова:
Я ― лежу в пристрелянном окопе.
Он ― с мороза входит в теплый дом.
Мысль Межирова тут: борьба, страдание, подвиг ― не самоцель, они оправданны лишь тем, что другие люди могут жить нормальной, "мирной” жизнью. Вовсе не нужно, чтобы все побывали "в окопе”.
Александр Петрович Межиров
В комментариях приведена ссылка на воспоминания Ольги Мочаловой, которые свидетельствуют о том, что Георгий Оболдуев был хорошо знаком со всем кругом московских литераторов, чьи произведения представлены в антологии, в том числе и с Борисом Лапиным, переводившим немецких экспрессионистов. В достаточно многочисленных рецензиях на первый том произведений Оболдуева, где были опубликованы составленные им стихотворные сборники и поэма «Я видел», среди предшественников Оболдуева указывались Хлебников, Маяковский, Пастернак, поэты-конструктивисты, отмечалась его близость обериутам. Сам Оболдуев, как рассказывает в своих воспоминаниях Николай Яновский, не исключал возможности того, что через его поэзию можно будет совершенно по-другому прочесть Маяковского.
Георгий Николаевич Оболдуев
Из своего я признаю только лучшее из раннего («Февраль, достать чернил и плакать», «Был утренник, сводило челюсти») и самое позднее, начиная со стихотворения «На ранних поездах». Мне кажется, моей настоящей стихией были именно такие характеристики действительности или природы, гармонически развитые из какой-нибудь счастливо наблюденной и точно названной частности, как в поэзии Иннокентия Анненского и у Льва Толстого, и очень горько, что очень рано, при столкновении с литературным нигилизмом Маяковского... я стал стыдиться этой прирожденной своей тяги к мягкости и благозвучию и исковеркал столько хорошего, что, может быть, могло бы вылиться гораздо значительнее и лучше.
Борис Леонидович Пастернак
... удачны подражания антологической поэзии Вольтера, но в переводах Дмитриева решительно нет ничего мастерского, - нет ни призрака пластичности, ни искры поэзии или таланта. Это проза в стихах, которые в своё время действительно были хороши, а теперь стали очень плохи.
Виссарион Григорьевич Белинский
Это был момент очень взволнованный и патетический, период великого творческого напряжения, когда с такой смелой наивностью была испытана и пережита первая радость творчества... Иван Аксаков удачно говорит об этом своеобразном моменте русского развития, когда вдруг именно поэзия на время становится каким-то бесспорным историческим призванием, ― «имеет вид какого-то священнодействия»... Во всём тогдашнем поэтическом творчестве чувствуется какая-то особая сила жизни и независимость, «торжество и радость художественного обладания...» Это было пробуждение сердца... Но сразу же приходится продолжить: ещё не пробуждение мысли...
Иван Сергеевич Аксаков
