Цитаты на тему «Стих» - страница 9
Прощаясь с Хомяковым, я сказала, какое наслаждение доставила мне его статья. Хомяков принимает всякое сочувствие и одобрение, даже хоть от малого ребёнка, с удовольствием и благодарностью и благодарил меня искренно. В то время как я ему говорила, мы услыхали слова Тургенева, обращённые к маменьке: «Даю вам слово, что в будущее воскресенье пойду в церковь».
Мы переглянулись, я спросила Хомякова: «Какое, вы думаете, произвела бы ваша статья впечатление на Тургенева?»
- Ровно никакого, - сказал он, - т. е. он бы сказал: да, это умно, очень хорошо и больше ничего, и следа бы не осталось.
- Да, - отвечала я, - он, кажется, вовсе не способен ничего понять духовного; однако же есть какие-то стремления, но это не к духовному, а к душевности какой-то. Он всё понимает только впечатлениями, чисто даже физическими.
- Да, это правда, - сказал Хомяков, - стихи Константина Сергеевича, которые он мне читал, сильно написаны на него.
Вера Сергеевна Аксакова
Рифм написал я семь томов
Для Джона Меррея столбцов .
Страсть воспевал я вдохновенно,
(Что нынче петь несовременно),
Кровосмешение, разврат
И прочих развлечений ряд,
На сценах услаждавших взгляды
И персов, и сынов Эллады.
Да, романтичен был мой стих,
И пылок, по словам других.
Чистосердечно иль притворно,
Но многие твердят упорно,
Что в подражаньях древним, - им
Стиль классиков невыносим.
Но я к нему давно привычен, -
И, - как-никак, - теперь классичен,
Но промах я уразумел
И, чтоб исправиться, запел
О деле более достойном -
Подобном славным, древним войнам.
Слагал я песни, как Нерон .
Я пел и что ж?.. Скажу без лести
Великой вдруг добился чести:
Четыре первые стиха
(Хотя они не без греха)
Наметили для переводов
Четырнадцать чужих народов!
Так меркнет блеск семи томов
Пред славой четырёх стихов...
Джордж Гордон Байрон
Стихи становятся короче.
Пробегав день,
Их можно лаять ― дело к ночи,
И лаять лень.
Стихи лепечут поквартально, ―
Строфа ― квартал.
Так, совершенно машинально,
Шел, ― бормотал.
Всё плевое, пустое дело
Ценою в грош;
Ну, прилетело, улетело, ―
И не найдешь.
А что стихи ― стихи редиска,
Изжога, лук.
Стихи кропаются из риска,
Стихи ― испуг.
Павел Яковлевич Зальцман
Шелли всё уговаривал Байрона докончить какую-то начатую им вещь. Байрон ответил с улыбкой: «Мой патрон и казначей Джон Мюррей утверждает, что пьесы мои никто не поставит. Мне это безразлично, я их писал не для сцены, о чём ему и сообщаю, а он в ответ пишет, что и стихи тоже не разойдутся: вот это уже худо, по части стихов у меня ведь просто «зуд в пальцах». Он всё требует, чтобы я вернулся «к старому стилю «Корсара», который так нравится дамам. Джон Мюррей прав, пусть он и несправедлив; всё, что я сочинил, действительно написано для дам - но не отчаивайтесь, вот будет мне сорок лет, и тогда их влияние на меня отомрёт естественной смертью, а я ещё успею продемонстрировать мужчинам, на что гожусь».
Джордж Гордон Байрон
...Прощайте, господин Лозина-Лозинский... Прощайте, неудачный поэт Любяр!..» Тут мне делается неприятно. Я знаю, что Любяр - псевдоним поэта, который несколько раз неудачно кончал с собой и, наконец, недавно, покончил. Я читал его стихи, то бессмысленные, то ясные, даже слишком, с каким-то оттенком сумасшествия. Во всяком случае, талантливые стихи. Упоминание его имени мне неприятно. Зачем тревожить память мёртвого? Я говорю это вслух. ...Трогай!.. Прозябшая лошадь уносит сани. Я смотрю на визитную карточку: «А. Любяр... Лозина-Лозинский... Такая-то улица...
Георгий Владимирович Иванов
Обучена в хорошей школе
Ты, муза бедная моя!
От света, с тайным чувством боли,
Желанья жгучие тая,
Ты изломала бич сатиры
И сходишь так в мир грустный наш:
В одной руке - обломок лиры,
В другой же - красный карандаш.
Ты тихо песни мне диктуешь,
То негодуя, то любя,
И вдруг, прервав сама себя,
Свой каждый стих процензируешь.
Дмитрий Дмитриевич Минаев
Если начать с самого начала... Я вот точно этот момент не припомню, но, кажется, когда я оторвался от груди матери, сразу решил: буду писателем. Цель была единственная: писатель не ходит на службу, он сидит дома и пишет. Писатель для меня не тот, кто сидит – тюк-тюк-тюк, словечко к словечку. Это графоман называется. Писатель - это определённый строй души, это особая работа. Писатель - это, в сущности, художник. Я, в данном случае, выбираю материал - слово. Вот хотя не откажусь и от акварели. Есть люди, которые рождаются с этим ощущением, но потом ему изменяют. Таких людей мы знаем и среди литераторов, и среди художников. Вот я в классе учился с такими, в школе они писали стихи. А потом - вдруг! - пырк - пырк! - денег не хватило, платят мало. Это уже не то. Дело не в том, что плохой человек оказался. Но это не художник! Потому что оплата художнику - его произведения.
Юрий Иосифович Коваль
Его поэзия блистательна и холодна. Должно быть, это самые блистательные и самые «ледяные» русские стихи. «Парнас» Брюсова - перед ним детский лепет. Но, как в голосе и улыбке Комаровского, и в этом блеске что-то деревянное. И что-то неприятно одуряющее, как в этой комнате, слишком натопленной, слишком освещенной, слишком заставленной цветами.
...Мы слушаем стихи, пьём токайское, о чем-то разговариваем. Наконец, прощаемся. Как приятно вдохнуть полной грудью после благовонной духоты этого дома. Духоты и еще чего-то веющего там - среди смирнских ковров и севрских ваз...
Подморозило. Небо посинело перед рассветом. Через полчаса подадут поезд. Ох, - скорее бы в кровать, после бессонной странной ночи.
Это 1914 год, февраль или март. Комаровский говорил о своих планах на осень. Доктора надеются... Если не будет припадка... Поездка в Италию...
Он развернул газету, прочел, что война объявлена, и упал. Сначала думали - обморок. Нет, оказалось, не обморок, а смерть.
Василий Алексеевич Комаровский
Добивался принятия в «Гилею» и Александр Конге, молодой, талантливый поэт, находившийся под комбинированным влиянием французов и Хлебникова: его стихи были бы уместнее многих иных на страницах наших сборников, но я ― сейчас мне даже трудно вспомнить, по каким соображениям, ― отклонил его домогательства. Да вопрос, в сущности, заключался уже не в формальном вхождении в нашу группу. Те, кто желал работать с нами, могли это делать, не именуя себя футуристами.
Александр Александрович Конге
...Прощайте, господин Лозина-Лозинский... Прощайте, неудачный поэт Любяр!..» Тут мне делается неприятно. Я знаю, что Любяр - псевдоним поэта, который несколько раз неудачно кончал с собой и, наконец, недавно, покончил. Я читал его стихи, то бессмысленные, то ясные, даже слишком, с каким-то оттенком сумасшествия. Во всяком случае, талантливые стихи. Упоминание его имени мне неприятно. Зачем тревожить память мёртвого? Я говорю это вслух. ...Трогай!.. Прозябшая лошадь уносит сани. Я смотрю на визитную карточку: «А. Любяр... Лозина-Лозинский... Такая-то улица...
Алексей Константинович Лозина-Лозинский