Цитаты на тему «Смерть» - страница 65
― Смотрите, Станислав! Играют два последних футуриста!
Старичок запротестовал: «последний» показалось обидным. Николай Николаевич его успокоил: дескать, это всего лишь в смысле их возраста, и немногим спустя тот (оказалось ― Кручёных!) сообщил мне с отчетливой гордостью:
― Французы наконец-то перевели мое «дыр бул щил»...
Произнёс: «щыл» ― мягкое «щ» подпёр грубым и толстым «ы».
― Но разве ж они могут? Что у них за язык? Получилось, ― он с отвращением протянул-програссировал: ― Ди-иг... бю-юль... чи-иль... (Как все беспричинные воспоминания, это тоже кажется исполненным сразу множества смыслов: тут вроде бы и хроника словесного авангарда, его поистине транзитная роль, и застарелая российская гордость ― «что русскому здорово, то немцу смерть», «у француза кишка тонка», и, при таком-то повышенном самосознании, странная зависимость от них. Они признали тебя! Те. Которые там.)
Алексей Елисеевич Кручёных
Мы продолжаем жить в качестве людей, очень занятых тем, чтобы не делать ничего интересного. Вот уже год, как мной не сделано ни одной работы, я ни одной минуты не принадлежу себе. Очевидно, я еще не придумал средства оградить нас от траты времени на мелочи, а между тем совершенно необходимо это сделать. В этом вопрос жизни или смерти для умственной деятельности.
Причиною моих болей является, по-видимому, не настоящий ревматизм, а какой-то вид неврастении; мне стало лучше с тех пор, как я питаюсь более прилично и принимаю стрихнин.
Пьер Кюри
19. ... один из народных вождей прочёл следующее постановление:
20. «Ввиду того, что богатые, совершая грабежи, насилия и всячески раздражая бедных, поступают во многом противно законам, совет и народ постановили:
Пусть после смерти тела их будут мучимы, подобно другим преступникам, а души их да будут отправлены назад, на землю, и да вселятся в ослов и пребывают в них в течение двухсот пятидесяти тысячелетий, переходя из одних ослов в других, и пусть они носят тяжести, подгоняемые ударами бедняков; и только по истечении указанного срока да будет позволено им умереть.
Данное предложение внес Черепник, сын Скелетона, Трупоградец из филы Безжизненносочных».
По прочтении этого декрета стали подавать за него голоса, сначала власти, затем народ; потом грозно заворчала Бримо и залаял Кербер - таков у них способ придания внесённым предложениям силы закона.
Лукиан
Перед смертью, говорят, в сознании человека проносится вся его жизнь. Как представлялась она в эти месяцы Вере Меркурьевой, мы знаем из неожиданного источника - из ее письма человеку, с которым она даже не была знакома, - к другому ташкентскому постояльцу, Корнею Чуковскому (8 декабря 1942). «Протаясь всю долгую жизнь, почему приоткрываюсь к концу? Именно потому - под конец... Вы понятливый, и Вы насмешливый и нежный - редкая, мною особенно любимая смесь».
Встреча с Чуковским не состоялась, помочь ей он не мог, только ответил ей отчаянным письмом, она ему - таким же: «Если Вы не увидите моей катастрофы, значит, Вам дела нет до меня. А почему ему быть-то?.. Никогда никого не молила, Вас умоляю и верю, дойдет до Вас мольба...» Письмо помечено 30 января 1943: жить ей оставалось меньше месяца.
Вера Александровна Меркурьева
По улице, где каменеет жуть,
Я прохожу, и мой недолог путь.
Направо – сад, налево – сад, собор.
Чуть впереди домов нестройный хор,
Нестройный хор бессвязных тёмных строф,
Там за углом – ещё полста шагов –
Стоит мой дом у детства на краю,
В нём комната, в которой я стою.
Вокруг меня стоит несносный смрад,
И я уйти оттуда был бы рад,
Но не могу... Стою, как в странном сне.
Здесь был когда-то графский туалет.
Теперь живет семья, и денег нет.
Есть маленькая печь, но мало дров,
И потому ребёнок нездоров.
Да, денег нет (увы, страна бедна,
Уж восемь лет, как кончилась война.
Убитых много. Некого сажать.
И за три года надо сделать пять).
Здесь нет цветов, и каждый день ― свой бред.
То расцветает ругани букет,
То рваное пальто украл сосед,
То слишком долго занят туалет,
То чья-то смерть, то просто страх и хмарь.
Водопровод гудит как пономарь,
А рядом в кухне разговор идет:
Там агитатор чай с соседкой пьет
И в паузе за приказной строкой
Колено жмёт ей потною рукой.
Александр Николаевич Миронов
Виргиния, божественной красою
Блистала ты! Но Рима властелин
К тебе пылал напрасно грубой страстью;
Ты, гордого полна негодованья,
Отвергла нечестивый этот пыл.
Ты безмятежно, пышно расцветала;
И в дни, когда мечтанья золотые
Ласкают нас, в дни радужной весны
Тебе свой меч отец неумолимый
В грудь чистую, как лилия, вонзил.
И ты во мрак безропотно сошла.
Ты говорила: пусть скорей поблекнет
Краса моя, пусть ночь меня объемлет, -
Не разделю с тираном ложе я;
И если Риму смерть моя нужна,
Чтобы воскреснуть мог он к жизни новой,
Рази, отец, я умереть готова!
Алексей Николаевич Плещеев
Проходя протекшие времена и столетия, мы везде обретаем терзающие черты власти, везде зрим силу, возникающую на истину, иногда суеверие, ополчающееся на суеверие. Народ афинский, священнослужителями возбужденный, писания Протагоровы запретил, велел все списки оных собрать и сжечь. Не он ли в безумии своём предал смерти, на неизгладимое вовеки себе поношение, вочеловеченную истину - Сократа?
Протагор
Борьба против психологизма вполне правомерна, психологизм есть смерть философии. Человек не есть психологическая предпосылка философского познания, он ― предпосылка вселенская, онтологическая, космическая. Источником философского познания могут быть лишь космические, универсальные состояния человека, а не психологические, индивидуальные его состояния. «Человек ― мерило вещей», ― учил Протагор, и это стало источником релятивизма, скептицизма и позитивизма. Отъединенный от космоса, замкнутый в себе, потерявший связь с абсолютным бытием, человек всего менее может быть мерилом вещей. Софисты, релятивисты, позитивисты не знают человека как микрокосма, как образа и подобия бытия абсолютного. У них человек понижен в ранге, деабсолютизирован, превращён в относительное состояние, в пучок ощущений, в каплю в море мировой необходимости, в песчинку песчаной пустыни бытия.
Протагор
Думаю, что, когда я умру, я сгнию, и ничего от моего «я» не останется. Я уже не молод и люблю жизнь. Но я бы счёл ниже своего достоинства трепетать от страха при мысли о смерти. Счастье не перестаёт быть счастьем оттого, что оно преходяще, а мысли и любовь не лишаются ценности из-за своей быстротечности. Многие люди держались с достоинством на эшафоте; такая гордость должна научить нас видеть истинное место человека в мире. Даже если ветер, ворвавшийся в распахнутые наукой окна, заставляет нас, привыкших к уютному теплу традиционных «облагораживающих» мифов, поначалу дрожать, в конце концов свежий воздух приносит бодрость и силу, а открывающиеся перед нами огромные пространства обладают собственным неповторимым великолепием.
Бертран Рассел
― Она придет. Он ждал. Все темнее становилось. Томила тоска. Мысли были неясны и спутаны. Голова кружилась. По телу пробегал озноб и жар. Думал: «Что она делает? Купила еды, пришла домой, голодных своих смертенышей кормит. Так и назвала их, ― смертеныши. Сколько их? Какие они? Такие же тихонькие, как и она, моя милая смерть? Исхудалые от недоедания, беленькие, боязливые. И некрасивые, и с такими же внимательными глазами, такие же милые, как она, моя милая, моя белая смерть. «Кормит своих смертенышей. Потом спать уложит. Потом сюда придет. Зачем?» И вдруг любопытство зажглось в нем. Придет, конечно.
Фёдор Кузьмич Сологуб