Цитаты на тему «Пот» - страница 48
Мои мистические дали
Смычком взвивались заливным,
Смычком плаксивым и родным -
Смычком профессора Гржимали:
Он под Васильем Ильичом
(Расставив ноги калачом), -
Который, -
- чаля из эонов
На шар земной, - объятый тьмой,
Рукою твёрдой на тромбонах
Плывет назад - в Москву, домой:
Слетит, в телодвиженье хитром
Вдруг очутившись над пюпитром,
Поставит точку: оборвёт,
Сопит и капли пота льёт,
И повернувшись к первой скрипке,
Жмёт руки и дарит улыбки,
Главой склоняясь в первый ряд,
Где на фарфоровые плечи,
Переливаясь, бросят взгляд,
Все электрические свечи;
Задушен фраком, толст и розов,
Ладонью хлопнув в переплеск,
Бросаясь лысиной, - Морозов
Надуто лопается в блеск!
Андрей Белый
Родись он на год, на два раньше, с ним этого не случилось бы: собаки тогда были в цене, и соседи выпрашивали себе друг у друга щенков. Лет пять тому назад в тех местах случился большой голод. Люди перебили всю скотину, переловили всех голубей. В то время волки из степи делали набеги на город. Они стаями переходили реку по льду, взбирались на яр, врывались в улицы. Собачий лай не предупреждал об их появлении: собак тогда не было в городе. Вслед за голубями настал их черед: всех их съели голодающие. И осмелевшие волки набрасывались на людей у их домов.
Потом, когда голод кончился и город снова обзавелся скотом и запасами, каждый хозяин поскорей стремился завести себе сторожевого пса. И теперь, хоть собак снова стало много и волки ушли далеко в степь, жители все еще не уничтожали щенков: жалели. Помнили еще, как плохо пришлось им без овчарок. Совестились топить, но и кормить всех щенят никому расчёта не было. Стали подкидывать соседям: авось да и возьмёт кто на выкорм?
Виталий Валентинович Бианки
Я не был знаком с Чарли Чаплиным. Но когда я жил в Швейцарии, он был моим соседом - вернее, его тело. Он был похоронен во дворе англиканской церкви, вниз по улице от моего дома. А потом какие-то мудаки украли его гроб (в 1978 году гроб с телом Чаплина был выкопан и похищен. - Esquire) и стали требовать деньги с его семьи. Это было ужасно, тем более что я знал его родных - это были хорошие люди.
Дэвид Боуи
... в фёльетоне 16 нумера «Северной пчелы», для которой «Отечественные записки» давно уже сделались idée fixe, Ф. Б. говорит: «Как в Средние веки, у этих журналов есть оглашенные ». Этак, пожалуй, публика до того заинтересуется трогательными приключениями Бранта на литературном поприще, что станет наконец читать с умилением его «Аристократку» и «Жизнь, как она есть», а потом чего доброго! примется за чтение и его полемических статей в «Северной пчеле»...
Леопольд Васильевич Брант
И выходит так, что каждый человек будто сцепился с другим, да и катаются они оба кубарем. Сперва один наверху и кричит: «Око за око», а тот, что внизу-то, «не убий» хрипит. А потом, как наверх-то выберется, то тоже «око за око» закричит, а тот, что наверху был - теперь внизу, и для него наступила пора «не убий» кричать... Так всю жизнь люди и катаются и переменяют голоса: то «не убий», то «око за око»... Спрашиваю я вас: «В каком же слове правда?.. А?..» Ага, молчите!.. А правда-то выходит в том, что человеку кричать хочется. Хочется кричать «не убий», - в нём кричит правда. Хочется кричать «око за око», - и это тоже правда. Потому и говорится: жизнь идёт колесом... И никак из этого колеса палки о двух концах не сделать... Не палка о двух концах жизнь-то, а колесо... Да-с!.. Зверь в человеке, и Бог в нём...
Василий Васильевич Брусянин
Старик болен, простужен, лежал злой. У него был молодой поэт, только что из Тифлиса, Тамамшев ― а потом Юрий Верховский. Сологуб говорил, что писатель только к ста годам научается писать. «До ста лет всё только проба пера» . За чаем он очень насмешливо отнесся к стихам Ю. Верховского. Говорил, что они подражательны, и про стихотворение, в котором встречается слово «глубокий», сказал: «Это напоминает «вырыта заступом яма глубокая»; хотя кроме этого слова ничего общего не было.
Верховский ― нудный человек, говорит все банальные вещи. Он совсем раздавлен нуждою, работает для «Всемирной», но ему не платят, а в доме живет свояченица без места и т. д. О свояченице он говорит «мояченица».
Юрий Никандрович Верховский
Вообще, если я собираюсь спрашивать о чём-то запредельном, то стараюсь границы запредельного заранее прощупать. Перед записью Кабаевой во «Временно доступен», я, улучив в гримёрке момент, спросил, на кого похож её ребёнок: на маму или на папу? Ответ был, как про племянницу Собчака: Кабаева сказала, что никогда не рожала и ближайшие девять месяцев рожать не собирается... Дело в том, что глупые журналисты (а глупость - болезнь заразительная) свои запредельные темы обычно выкапывают на сайте compromat.ru. А потом умные гости их разделывают под орех. Лучше уж подстраховаться...
Дмитрий Павлович Губин
Я пел с малых лет, где-то с четырех-пяти. Но, помню, мне это запрещали, потому что я сильно орал и попросту портил песни, которые пели мои родственники и соседи. Мне говорили: "Молчи". У меня тогда не было слуха. А на Украине песни такие, где нужно красивое многоголосье, умение петь в терцию. Наверное, только в десятилетнем возрасте у меня начал складываться слух. И голос, слава Богу, не сломался, сохранился после взросления. На Украине очень много прекрасных голосов. И в этом огромном количестве голосов мало кто может сказать себе: "Я точно смогу стать певцом". Я пел в самодеятельности. Потом по воле судьбы попал в военный ансамбль Белоруссии. Постепенно начал замечать, что мое пение людям действительно нравится. А потом уже осознал, что это моя судьба.
Ярослав Александрович Евдокимов
В класс я приносил, как правило, готовые сочинения и старался представить их в оригинальном звучании. Хачатурян всегда занимался со всеми своими студентами скопом, и мои произведения часто служили предметом показательного (или назидательного) анализа: посмотрите, как хорошо сделано то-то, как удачно придумано там-то и т.п. Мне же он потом обычно тихо добавлял: – Но музыка мне не очень нравится. Давайте писать что-нибудь новое...
Виктор Алексеевич Екимовский
Поначалу музыковедение было для меня чем-то вроде игры: если я узнавал что-либо новое и интересное из бесконечного мира музыки, мне хотелось своими знаниями с кем-нибудь поделиться Потом отношение стало серьёзней. Видимо, жажда получения настоящих профессиональных навыков и привела меня к мысли о музыковедческом классе, тем более я видел совершенно уникального педагога, у кого можно было многому научиться – Константина Константиновича Розеншильда (к счастью, он от меня не отказался, хотя студентов-дипломников брал крайне редко).
Виктор Алексеевич Екимовский
Чем я ещё занимался, помимо сочинительства и музыковедения, так это, не удивляйтесь, преподаванием. Не миновала меня сия чаша, хотя я всю жизнь открещивался от педагогической службы. Правда, преподавание не совсем обычное – это семинары для молодых композиторов. Когда-то, ещё в советское время, были семинары в Иваново (о них я уже рассказывал – трижды был руководителем), потом с крахом империи ниточка оборвалась. воскресить семинары в Иваново уже было нельзя: что-то сгорело, что-то развалилось, что-то сломалось, что-то продано, в общем, полный развал в ДТК, но ведь существует и функционирует Руза. Давайте, попробуем? Ответили – давайте.
Виктор Алексеевич Екимовский
Горин был свой драматург, последний человек в моей жизни, - жену я не считаю! - который мог совершенно по-хамски, грубо сказать: «Что ты делаешь? Как тебе не стыдно?! Это пошлятина, Марк, - ты деградируешь и этого не замечаешь». А сейчас все говорят: «Марк Анатольевич, мы, конечно, правду скрывать не станем: есть Станиславский, а потом сразу вы».
Марк Анатольевич Захаров
В газете «Ecler» Мережковский называл меня хамом, называла меня Гиппиус альфонсом, за то, что когда-то я, пришедший из деревни, имел право носить валенки.
- Что это на Вас за гетры? - спросила она, наведя лорнет.
Я ей ответил:
- Это охотничьи валенки.
- Вы вообще кривляетесь.
Потом Мережковский писал: «Альфонс, пьяница, большевик!»
А я ему отвечал устно: «Дурак, бездарность!».
Сергей Александрович Есенин
"Дело врачей" задумывалось с далёким прицелом: надо было показать, что и люди самой благородной профессии - врачи - у евреев являются убийцами. И это не сводилось к двум десяткам арестованных и посаженных в тюрьму видных врачей: по стране распространились слухи, что все врачи-евреи - враги народа и преступники. Я сам неоднократно слышал на улице, в магазинах и т.д. высказывания типа: "У нас в поликлинике врач - еврей. Я не пойду к нему: он меня отравит", или - "Такой-то умер в больнице - его убил врач-еврей". И эта ненависть потом распространялась уже не только на врачей.
Борис Лазаревич Иоффе
- Скажи, что в жизни главное?
Он посмотрел на меня, помолчал.
- Ты знаешь, - говорит, - в жизни главное - прожить жизнь!
Я подумал тогда: «Ну что это за ответ такой! Это и так ясно, что жизнь надо прожить. А потом задумался: ведь какая большая правда в этих больших словах. Концовку-то приключения мы не знаем...
Ренарс Кауперс
- Ты, значит, так и не понял меня? - почти горестно спрашивает Блюмфельд, приступив было к новому разъяснению, но тут же прекратив его под пустым взглядом мальчишки. Такой пустой взгляд обезоруживает человека. Он может заставить его сказать больше, чем хочется, только чтобы наполнить эту пустоту смыслом.
Но и эта ретивость практикантов была лишь внешней, как настоящим детям, им хотелось иногда отличиться, но гораздо чаще, вернее почти всегда, хотелось отвлечь внимание начальника и обмануть его. В самый разгар работы Блюмфельд однажды, обливаясь потом, пробежал мимо них и заметил, как они среди рулонов товара меняются марками. Он готов был размозжить им головы кулаками, за такое поведение это было единственно возможное наказание, но это же были дети. Не мог же Блюмфельд убивать детей.
Франц Кафка
- Мне бы знаешь чего больше всего хотелось? - подумав, сказал Медвежонок, Ёжику. - Мне бы больше всего хотелось, чтобы на каждой твоей иголке выросло по шишке.
- А что бы выросло потом?
- А потом бы ты стал настоящей ёлкой и жил целых сто лет.
- Это хорошо... А как бы ты со мной разговаривал?
- Я бы забирался на самую макушку и шептал в темечко.
Сергей Григорьевич Козлов
