Цитаты на тему «Всякий» - страница 46
Далее, если относительно одного и того же вместе было бы истинно всё противоречащее одно другому, то ясно, что все было бы одним [и тем же]. Действительно, одно и то же было бы и триерой, и стеной, и человеком, раз относительно всякого предмета можно нечто одно и утверждать и отрицать, как это необходимо признать тем, кто принимает учение Протагора. И в самом деле, если кто считает, что человек не есть триера, то ясно, что он не триера. Стало быть, он есть также триера, раз противоречащее одно другому истинно.
Протагор
Александр Сергеевич, как это вы могли ужиться с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым?» - «Ваше величество, генерал Инзов добрый и почтенный старик, он русский в душе; он не предпочитает первого английского шалопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам. Он уже не волочится, ему не 18 лет от роду; страсти, если и были в нём, то уж давно погасли. Он доверяет благородству чувств, потому что сам имеет чувства благородные, не боится насмешек, потому что выше их, и никогда не подвергнется заслуженной колкости, потому что он со всеми вежлив, не опрометчив, не верит вражеским пасквилям. Ваше величество, вспомните, что всякое слово вольное, всякое сочинение противузаконное приписывают мне так, как всякие остроумные вымыслы князю Цицианову От дурных стихов не отказываюсь, надеясь на добрую славу своего имени, а от хороших, признаюсь, и силы нет отказываться. Слабость непозволительная.
Александр Сергеевич Пушкин
Получая хорошие заработки со своих литературных произведений, он оставался вечно без гроша, а иногда даже почти без платья. Он был бессребреником в буквальном смысле слова, потому что серебро решительно не уживалось в его кармане; и это - не только вследствие редкой детской его доброты, но также вследствие решительной его неспособности ценить и считать деньги. Когда у него их просили, он вынимал бумажник и давал не глядя, сколько захватит рука, и это - с одинаковым доверием ко всякому просившему. Когда же у него не было денег, он снимал с себя верхнее платье. Помню, как однажды глубокой осенью в Москве я застал его страждущим от холода; весь гардероб его в то время состоял из лёгкой пиджачной пары альпага и из ещё более лёгкой серой крылатки: только что перед тем, не имея денег, он отдал какому-то просителю всё суконное и вообще тёплое, что у него было: он рассчитывал, что к зиме успеет заработать себе на шубу.
Евгений Николаевич Трубецкой
Насколько я помню, решающее влияние оказали на меня прежде всего уэллсовские «Война миров» и «Машина времени». Всякая честная попытка проникнуть в будущее заинтересует, наверно, очень многих, но людям до смерти надоело всё это научное щегольство. Так давайте поменьше растолковывать, что и как, побольше просто рассказывать и, чем занимать свой ум вопросом о будущем аборигенов Урана, заинтересуемся лучше, что может случиться с нами, нашими друзьями, всем, что нас окружает.
Джон Уиндем
Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.
Александр Александрович Фадеев
Почему же так? Вероятно потому, что всё выдающееся из ряда вон, всякая крупная величина, не пользуется у нас фавором; нужен главным образом "хороший человек”, но, что именно подразумевается под этим термином, не поддаётся анализу. Хорошим человеком может быть человек недалёкого ума, без способностей, совершенно бесцветный, но если он скромен, почтителен, приятный собеседник - симпатии будут всецело на его стороне.
Евгений Михайлович Феоктистов
Когда я в среду на прошлой неделе пришёл послушать Падеревского, концерт заканчивался, аудитория была в диком восторге, а рояль – в жалком состоянии.
Падеревский, если смотреть на него как на необычайно темпераментного «весёлого кузнеца», который бьёт по роялю, как по наковальне, и выколачивает звуки, буйно наслаждаясь размахом и силой своей игры, – во всяком случае, взбадривает публику; к тому же молотобойное исполнение не лишено разнообразия и порой становится воздушным Слава Падеревского подобна славе убийцы, совершившего тяжкое преступление в бурном порыве чувств. И помимо всего, рояль не тот инструмент, с которым можно безнаказанно обращаться подобным образом.
Джордж Бернард Шоу