Цитаты на тему «Воспоминание» - страница 6
Время - самое страшное, что есть на свете. Мы так привыкли к нему... Нас пугает война, голод, моровая язва... тогда как время - хуже войны и мора, мы ничего не можем с ним сделать. Ни заключить мир. Ни найти лекарство. Ни повернуть вспять. Время - полная тьма, и если кто-то потерял в нем что-то - воспоминание... счастливый день... или человека... уже никогда не вернет его.
Марина и Сергей Дяченко
Вспоминаются поля, луга, хутора. Украина очень красивая, холмистая. Вспоминается корова, которая у нас была, дедушка-кузнец, который брал меня с собой в кузню, я ему даже помогал. Эти воспоминания остаются в памяти. Другие эпизоды из жизни, когда я уже был старше, постепенно забываются, а вот детские воспоминания - крепкие. Знаете, они как корень, с которым нужно пройти по жизни.
Ярослав Александрович Евдокимов
Дорогой Корнелий Люцианович, я не буду благодарить Вас за все, что Вы для меня делаете, потому что это выглядит убого.
Мне хочется рассказать Вам следующее. Несколько времени тому назад в моем воображении встала такая картина прошлого: Кунцево, озеро, дерево на берегу, на котором, на разветвлении, сидите Вы и разговариваете с Эдей [Эдуард Багрицкий], и я с Севой [Всеволод Багрицкий - сын поэта, тоже поэт, погиб на фронте] тут же. Воспоминание было очень ярким – я ясно вспомнила выражение Вашего лица, костюм. Такое ощущение дает фотографический снимок, если на него смотришь редко. Мне захотелось прочесть Вашу статью из альманаха о Багрицком, что я и сделала. Спустя два или три дня после этого воспоминания я получила первые известия из Москвы – вашу телеграмму. Это похоже на мистику. Я думаю, что это не изученная еще передача мыслей на расстоянии. Доходит быстрее телеграммы. Как бы то ни было, я была потрясена.
Корнелий Люцианович Зелинский
Много говорили о Куприне. Перечитываем.
Вчера пришли Зайцевы. Вспоминали. Смеялись. О Куприне трудно писать воспоминания, неловко касаться его пьянства, а ведь вне его о нём мало можно написать.
Потом Борис вспоминал, как на одном официальном банкете с министром Мережковский говорил речь, учил сербов, как бороться с большевиками. Неожиданно встал Куприн, подошёл к Мережковскому, тоже стал что-то говорить. Так продолжалось минуты 2. Потом Куприна увели. Вообще, он пил там с утра, три бутылки пива, а затем всё, что попало. Но никого в Сербии так не любили, как Куприна. К нему были приставлены два молодых человека, которые неотлучно были при нём. А когда приехали в Загреб - смятение, А.Ив. нигде не было. Оказывается, он заперся в клозете, его едва нашли.
Затем, приехав в гостиницу, переоделся, и они с Борисом отправились читать где-то - ведь в этих странах лекции бывают всегда по утрам.
Александр Иванович Куприн
В комментариях приведена ссылка на воспоминания Ольги Мочаловой, которые свидетельствуют о том, что Георгий Оболдуев был хорошо знаком со всем кругом московских литераторов, чьи произведения представлены в антологии, в том числе и с Борисом Лапиным, переводившим немецких экспрессионистов. В достаточно многочисленных рецензиях на первый том произведений Оболдуева, где были опубликованы составленные им стихотворные сборники и поэма «Я видел», среди предшественников Оболдуева указывались Хлебников, Маяковский, Пастернак, поэты-конструктивисты, отмечалась его близость обериутам. Сам Оболдуев, как рассказывает в своих воспоминаниях Николай Яновский, не исключал возможности того, что через его поэзию можно будет совершенно по-другому прочесть Маяковского.
Георгий Николаевич Оболдуев
Книгу два года не печатали, ее не печатали до перестройки. До Горбачева. «После вашей книги никто не пойдет воевать, – учил меня цензор. – Ваша война страшная. Почему у вас нет героев?» Героев я не искала. Я писала историю через рассказ никем не замеченного ее свидетеля и участника. Его никто никогда не расспрашивал. Что думают люди, просто люди о великих идеях мы не знаем. Сразу после войны человек бы рассказал одну войну, через десятки лет другую, конечно, у него что-то меняется, потому что он складывает в воспоминания всю свою жизнь. Всего себя. То, как он жил эти годы, что читал, видел, кого встретил. Во что верит. Наконец, счастлив он или не счастлив. Документы – живые существа, они меняются вместе с нами ...
Светлана Александровна Алексиевич
...Я не могу не отметить, что сегодня Красный Крест существует во многих странах мира и что в определенной степени выводы, сделанные мною в книге «Воспоминание о битве при Сольферино», были подсказаны благородным примером, который во время Крымской войны показала Её императорское высочество госпожа великая княгиня Елена Павловна.
Анри Дюнан
В двадцать лет я считал себя мудрецом, в тридцать стал подозревать, что я не более как глупец. Правила мои были шатки, суждения лишены выдержки, страсти противоречили одна другой.
Я много видел, много читал и успел испытать в жизни почти столько же радостей, сколько и горя. Судьбу и людей обвинял я безразлично. Они действительно были виноваты во многом, но не до такой степени, как это мне воображалось.
В один счастливый день я внезапно сделал сам себе смелый вопрос: не имели ли люди столько же причин жаловаться на меня, сколько я на них? Взглянув беспристрастно на свою жизнь, я, как мне показалось, ясно увидел, что большая часть тех событий, которые я называл несчастьями, были вызваны ошибками с моей же стороны, что я был одурачен моими собственными юношескими увлечениями и что будь во мне поменьше самолюбия и глупости и, наоборот, поболее умеренности и такта, я, наверно, избежал бы многих неприятных положений, о которых одно воспоминание до сих пор обдает меня холодом.
Франциск Родольф Вейсс
― Смотрите, Станислав! Играют два последних футуриста!
Старичок запротестовал: «последний» показалось обидным. Николай Николаевич его успокоил: дескать, это всего лишь в смысле их возраста, и немногим спустя тот (оказалось ― Кручёных!) сообщил мне с отчетливой гордостью:
― Французы наконец-то перевели мое «дыр бул щил»...
Произнёс: «щыл» ― мягкое «щ» подпёр грубым и толстым «ы».
― Но разве ж они могут? Что у них за язык? Получилось, ― он с отвращением протянул-програссировал: ― Ди-иг... бю-юль... чи-иль... (Как все беспричинные воспоминания, это тоже кажется исполненным сразу множества смыслов: тут вроде бы и хроника словесного авангарда, его поистине транзитная роль, и застарелая российская гордость ― «что русскому здорово, то немцу смерть», «у француза кишка тонка», и, при таком-то повышенном самосознании, странная зависимость от них. Они признали тебя! Те. Которые там.)
Алексей Елисеевич Кручёных
У меня вытеснились воспоминания о втором классе полностью. Я не помню этого. Я всегда разговариваю с моей мамой и бабушкой об этом. Это было потому, что я плакала каждый день. Я не понимала культуру. Я не понимала людей. Я не понимала язык. Моё первое предложение в эссе при поступлении в колледж было: "Представьте себя глухой и слепой в семь лет". Так примерно я себя и ощущала при переезде в Штаты.
Мила Кунис
Первое яркое футбольное воспоминание: в моем родном Киеве против динамовцев играла сборная Индии, которая вышла на поле босиком! Это было в конце 50-х. На стадион первый раз я пошел в 61-м, когда "Динамо" играло с какой-то командой из ГДР. Но самым сильным впечатлением детства стал гигантский лозунг на стадионе, носившем тогда имя Никиты Хрущева: "Федерация, руки прочь от Сабо!" Был такой эпизод, когда Йожеф Сабо разъезжал по Киеву на "Чайке", а федерация стала его за это воспитывать. Киевляне к тому времени первый раз стали чемпионами СССР, и болельщики, очень любившие своего кумира, притащили на стадион, как сказали бы теперь, баннер. Я тогда еще подумал - как в Советском Союзе такое может быть?!
Леонид Арнольдович Федун
Всё это вызывает в памяти воспоминания о немного смешно. Это был фашизм, который хорошо вeл. Фашизм был запрет сатира, что в цивилизованной и демократической страны должны быть абсолютно свободны от политического контроля, потому что сатира не имеет ничего общего с политикой, даже если он насмехается над политикой, но вы знаете, что это сатира . И каждый демократический режим серьезно и принять сатиру, как мы принимаем карикатуры. Это был Муссолини, которые не терпят. И вот они думают, что «почистить сарай», «Мы сделаем начисто». Но этот язык, г-н Фини, который вдохновил его? Это напоминает нам, что мы хотели забыть. Это неправильно, это дубинкой. Итальянцы не знают, как идти на право без попадания в клуб. [...] На RAI сделает начисто, они уже объявлены. Но как вы определяете, что демократическая партия заявляет: «Когда мы будем у власти, мы сделаем начисто»? Но это язык худшем отрядов, они не знают, что это было, но я помню это. Это язык, на котором [фашистов] пришел к власти.
Индро Монтанелли
