Цитаты на тему «Лицо» - страница 36
... подсолнечник растёт:
Для любви своей, для солнца он цветёт.
Целый день кружится, бедненький, за ним;
Он и зреет, он и сохнет только им.
Ах! какого же дождешься ты конца?
Без отрады гаснет ясный цвет лица,
Птицы выклюют все зёрнышки долой,
Ты приклонишься один к земле сырой,
Ветер бурный сломит нежный стебелек,
И не спросят: что твой друг к тебе жесток?
Солнце красное высоко, далеко,
А подсолнечник в долине глубоко!
Алексей Фёдорович Мерзляков
С одной стороны стоял европеец в клетчатом английском костюме и высоких сапогах, цивилизованный человек, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом...; с другой - одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь, с длинными всклокоченными волосами и щетинистой бородой, с лицом настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его нигде не проступал...
Фритьоф Нансен
Мороз грубей, и кто б ни шёл -
Сгибается в кольцо,
Как будто сотни белых пчёл
Впиваются в лицо.
Да, неприветливы друзья -
Жильцы полярных мест,
И не один узнаю я,
Как снег нам надоест.
И не один, когда в плетни
Махнёт зелёный луг,
Увижу тихий снег в тени,
Глядящий, как испуг.
Василий Фёдорович Наседкин
Все статьи в этой книге писаны одним лицом, самородным гением, который не соблаговолил выставить своего имени на заглавном листе. [А в фарсе «Как опасно предаваться честолюбивым снам»] грубый язык, грязные картины униженного человечества, анатомия чувствований развращённого сердца, выходки бессильной зависти и вообще нравственный и литературный цинисм, перед которым надобно жмурить глаза и затыкать уши! И это называется литературою!
Николай Алексеевич Некрасов
Пар-Хаворлем был трёх метров высоты, необычайно крепкого сложения, и его огромное тело выглядело бы как цилиндр, не будь у него рук и ног. Он напоминал пузырь в двумя тройными разветвлениями: одним снизу, образующим ноги, другим на середине - руки.
Как и у других представителей этого вида, у Пар-Хаворлема с трудом можно было различить черты лица. Каждая длинная рука кончалась двумя гибкими, противостоящими друг другу пальцами с выдвижными когтями, которые обычно оставались спрятанными. Наверху цилиндрического тела имелись три симметрично расставленных глазных стебля, а на макушке «головы» - мясистый гребень. Прочие части лица: рот, дыхательные отверстия и уши, а также половые органы, скрывались под широкими плечами. Нулы были таинственными существами, внешний вид которых мало о чем говорил. Лишь гребень часто выражал то, что творилось у них внутри, придавая им жестокий вид.
Брайан Олдисс
В самом деле, вглядитесь пристальнее в ту поэтическую физиономию, которая встаёт из-за отрывочных, часто небрежных, но мрачных и пламенных песен Полежаева, - вы признаете то лицо, которое устами лермонтовского Арбенина говорит:
На жизни я своей узнал печать проклятья.
И холодно закрыл объятья
Для чувств и счастия земли...
Только Лермонтов уже прямо и бестрепетно начинает с того, чем безнадёжно и отчаянно кончил Полежаев, - с положительной невозможности процесса нравственного возрождения. О чём Полежаев ещё стенает, если не плачет, - о том Лермонтов говорит уже с холодной и иронической тоской.
Александр Иванович Полежаев
В его лице художественная история впервые видит творца, стремящегося к уничтожению того, что составляет его искусство, к поглощению своего искусства, ради которого он и в мир пришёл, более широкими проявлениями творческого духа. В его лице музыкальная история видит музыканта, стремящегося перестать быть таковым - подобного случая ещё не бывало...
Леонид Леонидович Сабанеев
Я не знавал другого человека, который обладал бы такой притягательной силой, как Рылеев. Среднего роста, хорошо сложенный, с умным, серьёзным лицом, он с первого взгляда вселял предчувствие того обаяния, которому вы неизбежно должны были подчиниться при более близком знакомстве. Стоило улыбке озарить его лицо, а вам самим поглубже заглянуть в его удивительные глаза, чтобы всем сердцем, безвозвратно отдаться ему. В минуты сильного волнения или поэтического возбуждения глаза эти горели и точно искрились. Становилось жутко: столько было в них сосредоточенной силы и огня.
Кондратий Фёдорович Рылеев
Мой родной дед по матери Михаил Николаевич Савояров был в 1910-20 годы известнейшим лицом, королём юмора и эксцентрики. Имел собственный театр и, не зная нот, сочинял музыку. У меня есть несколько его изданий Но он был великий эксцентрик и пантомимист. Сам пел свои песенки, представлял их в лицах, а бабушка аккомпанировала. О нём мало упоминаний в литературе, потому что в своё время он был изобличён и раскулачен как нэпманская культура Но одно упоминание я хорошо запомнил. Блок, придя к Мейерхольду на репетицию «Балаганчика», остался крайне недоволен и сказал: «Вы прежде сходили бы в театр к Савоярову и посмотрели, как он работает. Вот так нужно ставить «Балаганчик».
Михаил Николаевич Савояров
... прекрасная беллетрическая повесть - вот и всё. Много верного и истинного в положении, прекрасный рассказ, нет никакой глубокости, мало чувства, много чувствительности, ещё больше блеску. Только Сафьев - ложное лицо. А впрочем, славная вещь, бог с нею! Лерм. думает так же. Хоть и салонный человек, а его не надуешь...
Владимир Александрович Соллогуб
- К знакомцам я не хожу в гости, - отвечал он холодно . И эти слова произнёс он таким грубым, таким хриплым, пещерным голосом, что насквозь пронзил им бедную девушку. - Моя фамилия вор, а мой чин разбойник, - примолвил он и улыбнулся, нежно глядя ей в глаза; но улыбка среди его лица походила на отблеск плесени, плавающей по луже грязи, освещаемой луною. Это слог хороших повестей о разбойниках, и вы видите, что дело идёт не на шутку: после этой фразы должно ожидать всех ужасов. Дуня ощутила от неё (от улыбки, а не от фразы, а может, и от фразы) холодную дрожь во всех членах.
Осип Иванович Сенковский
В том, что касается наших физических знаний о небе, школьная наука со времён Рабле мало продвинулась вперед. Хотя у нас был Ньютон и хотя Араго в своих лекциях, читанных в Обсерватории, и пытался заинтересовать нас успехами астрономии, каждодневное преподавание ничего от этого не выиграло. Мы устыдились бы, если бы нас уличили в незнании географии и её главнейших разделов. Но стоит нам поднять глаза к небу - и мы убедимся, что не знаем почти ничего из той божественной космографии, ознакомиться с которой мы, однако, могли бы, затратив на это всего несколько вечеров и побывав на двух-трёх публичных лекциях. Понократ покраснел бы от стыда, если бы его ученик остался в таком неведении перед лицом зрелища столь величественного и вместе с тем столь обычного.
Шарль Огюстен де Сент-Бёв
В Таганроге было множество меломанов, во многих домах стояли фортепьяно. Знакомые мне присяжные поверенные собирались друг у друга, чтоб играть квартеты великих классиков. Однажды в специальный концертный зал пригласили Скрябина, у рояля стояла большая лира из цветов. Скрябин, войдя, улыбнулся цветам. Лицо его было обычным, заурядным, пока он не стал играть, и тогда я услыхала и увидела перед собой гения. Наверно, его концерт втянул, втолкнул душу мою в музыку...
Александр Николаевич Скрябин
Я вспомнил сценку в одном селе. Идет по улице старая женщина, прямая, важная, со свежим лицом, если так можно сказать о лице старой женщины, но оно действительно свежее - от ума, добродушия и внутреннего покоя, я приближаюсь к ней, иду рядом, за спиной у меня - киношники с включенной камерой.
- Что вы думаете о Сталине?
- Бандит, - говорит она, не поворачивая ко мне головы, спокойно, буднично, как о своем бригадире.
- О Хрущеве? Брежневе?
- Два дурака. Случайные люди.
- О Горбачеве?
Она, так же глядя прямо перед собой, не меняя спокойного голоса:
- Я говорю о мертвых, а этот пока живой.
Анатолий Иванович Стреляный
В своё время наш мучительный национальный самоанализ снискал нам славу высоконравственной нации. Теперь же наше самоистязание приобрело эстрадную форму. Мы с таким ликованием и упоением демонстрируем миру нищету, одичание, несостоятельность, мы так глумливо задираем рубаху, предъявляя Западу наши язвы, опухоли и чирьи, мы так кичимся своей объективностью в анализе наших мерзостей, что рано или поздно сострадание, которое мы ещё пока вызываем у наблюдателей, сменится отвращением. Закордонные зрители и без наших стараний понимают всю степень нашего несчастья. Лучше повернуться лицом к своей горемычной стране и попытаться сказать слова утешения собственному народу.
Леонид Алексеевич Филатов
Корабль Жизни уносился вдаль.
Я с вашего упала корабля.
Не различить, где небо, где земля,
Где воздух, звезды, череп иль лицо.
Зачем заветное глотаю я кольцо?
Ах, зубы скалить белые у скал,
Сверкать, сиять в ночи привольно,
И морю не бывает больно.
Бывает болен Бог? Он ведь – боль.
А ей не больно. И меня уволь.
Елена Андреевна Шварц
На улице камни остыли,
И холодны трупы в могиле,
И выброски мертвы, и лица у их матерей
Так бледны, как берег седой Альбиона,
Где нет больше ласки, о, Воля, твоей,
Где нет ни суда, ни закона.
Сыны Альбиона мертвей
Холодных дорожных камней,
Их топчут как глину, недвижны они, год от года,
И выбросок мертвый, которым страна
Терзалась так долго и тщетно, Свобода:
Убита, убита она.
Перси Биши Шелли
Проклятие труда». Но многие, если не большинство, погружены в бешеную деятельность, потому что боятся остаться лицом к лицу с жизнью, с собою, со смертью. Потому что им скучно, а скука - это царство дьявола. Скучно и страшно - вот они и оглушают себя деятельностью, идеями, идеологией. Но сквозь все в «мире сем» просачивается все та же скука и страх. Тональность нашей культуры: оптимистическая деятельность со зловонными испарениями страха и скуки. Без Бога - «все позволено», но это «все» - бездонно страшно и скучно. И потому первый долг в Церкви: отказаться от какого бы то ни было участия в самой логике, самой тональности этого мира. Мир нельзя «просвещать», не отвергнув его сначала en bloc. Но для этого в современном христианстве нужно много мужества и духовной свободы: не поддаться на удочку «понимания», «involvement», «служения миру.
Александр Дмитриевич Шмеман
